— Тимохин — это надежный работник, — сказал Зимин.
— Ну допустим, Тимохин. А кто еще?
Зимин стал перебирать в уме, кого бы подсунуть старику, чтобы тот наверняка зарубил.
— Морозов, пожалуй, двадцать девять лет. Помначальника.
— Анкета у тебя?
— Нету, Валентин Алексеевич, — вздохнул Зимин. — Честно говоря, из него когда-нибудь выйдет сильный руководитель, но сперва надо обмять. Мальчишества много.
— Морозов… Морозов, — вспоминал Рымкевич. — Как зовут?
— Константин.
— А отчество?
— Петрович.
— Сын Петра Григорьевича Морозова? — с непонятным напряжением произнес старик.
Зимин не знал, чей сын Морозов, на всякий случай кивнул. Из вопроса он понял только то, что у Морозова есть в тресте своя рука. Он обозлился. Зимин презирал протекции. Ему приходилось часто пользоваться знакомствами и связями, и он всегда прибегал к ним, стараясь сам себя убедить, что без них не проживешь. У него в молодости не было никаких рук, связей и блатов. Он шел самостоятельно.
Рымкевич не глядел на него.
— Так я и знал! — воскликнул старик негромко. — Настигнут… Рано или поздно настигнут… Он мне ничего не передавал? — Рымкевич колюче взглянул на посетителя.
Зимин пожал плечами и подумал: «Из ума выживает. Кто ему Морозов?»
Рымкевич поднял руки к вискам, сжал голову. Внешние углы глаз поднялись. Лицо стало татарским, страшным. Тотчас Рымкевич опустил руки.
— Ставь Морозова, — решил он. Поглядел тяжело, ждал сопротивления.
— Можно Морозова, Валентин Алексеевич, — покорно произнес Зимин. И подпустил горькой иронии: — Желание начальства — закон для подчиненного.
— Не блажи! — приказал Рымкевич.
— Я за производство болею! — с сердцем бросил Зимин. — Вы еще свою секретаршу туда поставьте.
Это была дерзость. Но Зимин не испугался: Рымкевич не доверял его выбору, и тут нельзя было уступать.
— Не блажи! — повторил Рымкевич. — Ставь Морозова.
— Я-то поставлю…
— Вот ставь! Привози представление… Мальчишества в тебе много, Сергей Максимович. Дергаешься по пустякам. — Рымкевич захлопнул папку. — Договорились?
Ему вряд ли нужно было согласие Зимина. За долгое время своей жизни Рымкевич участвовал в служебных повышениях многих и разных людей. Он знал законы этой шахматной игры, где уживались героизм и бессмыслица: сам возвышался, летел вниз, снова карабкался по сужающейся лестнице и на излете карьеры остыл к некогда увлекавшей его борьбе. Для дела почти всегда было безразлично, какой человек поднимался на первую ступеньку карьеры: слабые все равно отсеивались, а крепкие росли вверх. Поэтому Рымкевич никогда не вмешивался в
