53
деть: ему тоже хотелось больше быть наедине с Богом. Но
Господь призвал его к другому служению.
Церковь никому ничего не навязывает. Перед каждым стоит
выбор: пойти в монастырь либо остаться в миру. Если мы сделали свой выбор, надо
оставаться честным до конца, пока, быть может, Бог не укажет тебе иной путь в
жизни.
Если у нас семья и дети, мы обязаны максимально служить
семье. Не воровать время у мужа для Бога, а через служение мужу чувствовать,
что ты служишь Богу.
Часто в семьях, где один из супругов христианин (или даже
оба христиане), мы видим в жизни прикрытую благочестием, завуалированную
элементарную лень. Лень, собственно говоря, нас сопровождает от рождения до
могилы, и всю жизнь нужно противостоять ей, побеждать ее подвигом. И особенно
горько, когда лень прикрывается набожностью. Активно играть с
ребенком, по-настоящему, серьезно, интересоваться проблемами
мужа или жены, позвонить и утешить стареньких родителей, или помочь находящимся
в беде родственникам, знакомым, разделить их проблемы — это, конечно, трудно!
Тем более трудно так, отдавая себя, служить миру ежедневно. Проще в это время
прочитать акафист-другой. Проще — это понятно. Но тогда давайте так и будем
говорить: я ленивый человек, я к Богу бегу не от любви к Нему, а от нежелания
служить миру и людям. Сама Ксения пишет о своем новом опыте жизни так: «...это
очень тяжело, постоянно тяжело... это постоянная работа, не расслабиться на
минуту». И она добавляет, что именно теперь она счастлива. Это очень верно,
потому что именно теперь началась настоящая христианская жизнь.
54
ТОГДА НАЧНУТ МЕНЯТЬСЯ ЛЮДИ ВОКРУГ...
Православная семья. Алексей и Мария вместе уже больше 10лет.
Мария: Я крестилась в 25 лет. После этого начала довольно-таки
активно ходить в церковь. В том храме, куда я тогда ходила, был батюшка отец
Валентин, личность которого меня в то время буквально заворожила! Я стала туда
ходить, в принципе, из-за него. Тогда я с Лешей (моим мужем) даже не
обговаривала этот вопрос, просто брала маленького сына и шла в храм. На
исповедь ходила, причащалась. Правда, тогда все мои исповеди были какие-то
сумбурные, кусками, одно вспомню, другое забуду. Но, так или иначе, ходила,
примерно около года. А потом все это у меня постепенно заглохло, потому что
отец Валентин оттуда ушел, и приход распался. Я как бы потеряла почву под
ногами, мне стало неинтересно. И пару лет я вообще в церкви не была.
А потом ходила эпизодически: вот мне захочется вдруг, вот, у
меня такое настроение — и я иду в церковь. Я говорила Леше: поехали, мол,
съездим на утреннюю службу. Мы брали сына, садились в машину и ехали в храм. У
храма я говорила ему: «Ну, пойдем». А он всегда отвечал: «Нет, — мол, — я тут
постою, а ты иди». Я у него спрашивала: «А чего ты не хочешь зайти?» — «Не
трогай меня, не хочу я, тут пока постою». И гулял вокруг храма, а я внутрь
заходила с сыном. Стояла там, слушала; тоже, естественно, половины не понимая.
Так я ходила-ходила, а Леша все гулял рядом с храмом. Он относился очень спокойно
к этим заездам, с каким-то внутренним пониманием, но в храм идти не хотел. «Я
не готов, — говорил. — Не чувствую
