Итак, если до переезда в Москву я еще питал иллюзии, что здесь-то не нашли заменителя партийному билету как доказательству ценности человека, то по прибытии сюда они быстренько испарились. Уже в первый вечер, в Домодедове, мы с Джульеттой в толкотне у автобуса услышали, что мы — «черные». То, что я владел русским языком заметно лучше, чем называвший себя коренным жителем орангутанг с массивным подбородком, низким лбом и злобно горящими крохотными глазками (вид у него был такой, словно кто-то только что выхватил у него из лапы банан), не имело никакого значения — существенным было лишь обстоятельство, что мои антропологические признаки не позволяли свести меня в одну группу с теми счастливчиками, которых мамаша родила в Рязанской губернии. Конечно, эмпатия мне как писателю никогда не была чужда, я и раньше мог представить себе жизнь азербайджанцев в Армении и наоборот, но испытывать на своей шкуре переживания продавца пирожков мне еще не доводилось. Казалось, что только полученное некогда интернациональное воспитание удерживает плебс от расправы над всеми особями с горбатым носом, карими глазами и смуглой кожей, которым для простоты было государственно даровано коллективное прозвище «лица кавказской национальности». Каждый народ, как я уже раньше говорил, оценивает другой по его плебсу, а себя — на основе собственных иллюзий. Для русских все армяне «черные», они презирают нас, потому что знают в первую очередь как продавцов мандаринов (и, кстати, глубоко заблуждаются: армяне не продают мандаринов, потому что в Араратской долине мандарины не растут) — а как не презирать продавца мандаринов? Мы же знаем русских как советских офицеров и презираем их точно так же. Самих себя же русские оценивают, исходя из Толстого или в крайнем случае Достоевского, а мы — по Нарекаци[18] или Саят-Нова.
Поскольку описываемые события происходили непосредственно после августовской революции, то народишко был уже хорошо осведомлен о своем существовании — как юноша, в первый раз выходящий из публичного дома, считает, что теперь он знает, что такое любовь. «Сами ведь хотели отколоться, что вы теперь-то сюда суетесь!» — сказал швейцар ЦДЛ, когда я вздумал с порога оглядеть ресторан на предмет, нет ли там кого-либо из старых знакомых. Они были обижены, потому что не понимали, за что их бросили — состояние покинутых любовников, которым не объяснили причину разрыва, впрочем, в таких ситуациях любое объяснение оказывается недостаточным. Я вспомнил давнишний обмен репликами Альгирдаса с буфетчицей Дома кино, которой мой сосед по секции с нескрываемой досадой сказал: «Да, я
