«Венгры — родственный нам народ», — сказала Кюллике. Она докурила, взяла нож и стала делать бутерброд. Я подумал, что он предназначен мне, но ошибся. Когда нож освободился, я тоже намазал масло на хлеб и стал есть. Кюллике явно была голодна, съев первый бутерброд, она попросила нож. Я протянул ей его, она взяла, но сказала примерно таким голосом, каким выговаривают проказливым мальчишкам: «Трдат, нож передают рукояткой вперед». И я опять почувствовал себя дикарем.
У меня были, естественно, с собой спиртовка и джезве, и я сварил кофе по-восточному. Разговор перешел на путешествия, и Кюллике пожаловалась, что ее не хотят пускать за границу, потому что у нее один дядя в Канаде, а другой — обладатель рыцарского креста. «Где твой дядя получил этот крест, не под Константинополем ли?» — пошутил я, но Кюллике серьезно взглянула на меня и тихо сказала, что нет, здесь. Я припомнил то, что узнал об эстонской истории у Ивара Юмисея, и с улыбкой поинтересовался, не был ли дядя Кюллике крестоносцем. «Нет, ты не понимаешь, он получил крест на последней войне», — объяснила Кюллике еще более серьезно и тихо. «В какой армии твой дядя воевал?» — спросил я. «В немецкой», — ответила Кюллике с той же естественностью, с какой она пару часов назад вошла со мной в гостиницу. «Немецкая армия ведь была фашистской», — заметил я как бы мимоходом. Кюллике со стуком поставила чашку на стол, раскинула руки и театрально произнесла: «Конечно, все русские считают, что эстонцы — фашисты!» — «Я не русский», — сказал я подчеркнуто. Почему-то в ту секунду я вспомнил дядю Ашота, как его послали обедать на берег моря. Конечно, глупо было говорить с женщиной на темы, на обсуждение которых даже мы с Альгирдасом потратили немало времени, разъясняя друг другу свою точку зрения, но я был взволнован из-за предстоящего отъезда. «Почему тогда ты за русских?» — спросила Кюллике. «А за кого мне быть, за Гитлера?» — задал я встречный вопрос, и на этом наш спор, к счастью, прекратился.
Мы снова легли в постель, и мне пришлось усердно думать о малопристойном фильме, который нам недавно показывали в академии, чтобы привести все к достаточно эффектному завершению. (Наверно, этой малопристойностью советская власть и оправдывала воровство фильмов: минус на минус ведь вместе дают плюс.) Дальше моя мысль скользнула к тому парадоксу, что если обычных воров ловят с помощью механизма, разбрызгивающего краску, то с фильмами случилось обратное: у них в процессе воровства цвет пропал. Потом я ни с того ни с сего вспомнил про Альгирдаса, который, чтобы подавлять эротические импульсы, вынесенные с киносеансов, каждое утро принимал холодный душ, а перед тем, как лечь спать, стоял по десять минут на голове, к чему мое избалованное удобствами тело способно не было. В конце концов мне вспомнилось еще, как я однажды зимой чуть не влюбился в негритянку. Это была особенно темная, иссиня-черная негритянка с плоским носом и квадратным лицом, и в обычных условиях я наверняка не обратил бы на нее никакого внимания, но мы вместе ждали трамвая во время вьюги, и на наших лицах застыла одинаковая печаль. К счастью, трамвай все-таки пришел и спас меня от кучи детей-мулатов.
