Шаман, пораженный неожиданностью, с ужасом смотрел на них. Вот оно, выполнение страшных снов… Последний угол земли погибал для его сородичей! Тщедушное, с детства больное, тело шамана вдруг наполнилось могучей силой — яростью к врагам. Он схватил бубен, и бешено забил в него, взывая к духам о помощи, направляя их на бой.
— С нами бог! С нами бог! — завопил боевой клич новгородцев Никита, чувствуя как холодеет его тело от жутких, лихорадочно — тревожных звуков бубна. Новый ужас охватил гребцов. Лодки почти перестали двигаться.
Опасность минуты, страх за свое племя, жалость оставить этот уголок, — все в один миг привело молодого нойда в дикое неистовство; оно передавалось в ударах по бубну. Один на священной скале, без защитников, без помощников, метался шаман взывая к своим духам. А с другой стороны. в несколько десятках саженей, пятнадцать богатырей дрожащими, неровными голосами уже машинально продолжали церковную песню и медленно, но неуклонно подвигались к святилищу.
Чья возьмет? И у той, и у другой стороны сквозь все чувства пробивалась мысль: удастся ли вступить хоть одной ногой на землю новгородцам? Тогда решится судьба островков.
Ближе и ближе, бесшумно скользили челны к заветному островку.
— Духи! Духи! Могучие духи! Движется враг на ваш дом. Люди (лопари) теряют последнюю землю! Людям приходит смерть. Духи! Духи! Где же вы? Где ваша помощь?! Всем нам приходит конец!
И на крики нойда отозвался Никита. Не понимая слов лопаря, он взмолился о том же самом.
— Спасе наш милостивый! Помози нам! С голоду помрем, если не возьмем эти островки. Расточи бесовские силы, — церкву поставим тебе во славу, благолепие в ней воздвигнем… Имя твое прославим! Разрази поганую силу!
Бубном ли задержать богатырей тщедушному, больному дикарю? Их крики пьянили друг друга и только одна узкая полоска воды отделяла передний челн от древнего святилища…
Внезапно вырос на скале Великий Нойда. Громадные впадины слепых глаз были широко раскрыты солнцу, на мертвенно-бледном лице чернела дыра широко разинутого рта. Высота тела жутко увеличивалась его страшной худобой. Длинные, как плети тонкие, руки тянулись навстречу новгородцам… Изо рта вырывались потоки таких звуков, что кровь новгородцев застыла от ужаса. Узловатые руки Никиты дрогнули, пальцы сами собой разжались, и Спас, блеснув медью на солнце, бесшумно изчез в черной пучине реки.
Гребцы, сами того не замечая, изо всех сил загребли назад. Челн с Никитой, стоявшим на носу, с разгона ударился кормой в камень. Большака, словно на пружине, откинуло, и он исчез головой в ледяной воде. Кем был вытянут из воды в лодку Никита, как погнались челны назад, — этого не помнили новгородцы. Никита бился в лихорадке и, лязгая зубами, твердил: «С нами бог! С нами бог!» От этих слов делалось еще страшнее; ведь не стало у них больше иконы Спаса, их защитника, он был потерян навеки.
