— Право же, это не имеет значения, миссис Джеймсон, — пробормотал Севилла.
Мэриен ему дорого стоила, он выплачивал ей огромные алименты. «Дорогая моя, — говорила Мэриен, показывая подруге свою новую квартиру, — просто невероятно, все эти деньги чудом свалились на меня». Но этим чудом была она сама: на суде максимум требований и максимум хитрости — ей перепал «фунт мяса» и кое-что сверх того; доверьтесь только богомолкам, так они высосут из вас последний доллар. Севилла с неприязнью смотрел на миссис Джеймсон: 100 000 долларов в год на расходы, — что она только с ними делает? Муж к шестидесяти годам умер на работе для того, чтоб она разбогатела; сократил свою жизнь ради никчемного существования жены — какая-то сплошная нелепость.
— Вы женаты? — спросила миссис Джеймсон.
— Разведен, — ответил он кратко.
— Есть дети?
— Двое.
Она неодобрительно посмотрела на затылок Уильяма.
— Не кажется ли вам, — сказала она грудным голосом, — что для детей большой удар — видеть, как расходятся родители?
— Я думаю, миссис Джеймсон, что для детей гораздо больший удар постоянно видеть нелады в семье, и удар куда более разрушительный потому, что он повторяется изо дня в день.
— Я не согласна с вами, — сказала миссис Джеймсон, одним щелчком захлопнув сумочку из крокодиловой кожи.
— Ну что ж, стало быть, мы расходимся во мнениях на этот счет, — ответил Севилла.
Уильям переменил положение рук на руле, взглянул в зеркало и с невозмутимым, ничего не выражающим лицом подумал: «Старая сука, вечно надоедает людям».
— Сколько вам лет?
Севилла повернул голову в ее сторону:
— Пятьдесят два.
Его злило, что он так послушно отвечает: из вежливости всегда позволяешь людям слишком многое, и они этим пользуются тебе же во вред.
— Мой муж, — продолжала миссис Джеймсон, — умер в пятьдесят четыре года. Он был прекрасным человеком, и мы, слава богу, составляли очень дружную пару. Я всегда тщательно соблюдала свои светские обязанности и сожалею только о том, что так мало наслаждалась обществом Джона, ведь Джон уходил на завод чуть свет, стараясь не разбудить меня, а вечером, когда он возвращался очень поздно, — всегда очень поздно, бедняжка, — меня обычно не было дома. Как у вас со здоровьем?
— Прилично, — буркнул в ответ Севилла; он держался настороженно, чувствовал себя скованно.
Миссис Джеймсон, выпятив нижнюю губу, молчала; вопрос ее был бесцельным, и ответ Севиллы ничего ей не дал. Она походила на курицу, которая выкопала клювом стекляшку и искоса рассматривает ее своим круглым глазом. Они молчали. Она полузакрыла глаза и забыла о Севилле. Это просто положенный на сиденье ее автомобиля предмет, который надо, использовав, вернуть туда, откуда она его взяла. Она вздохнула: Клуб, председательство в Клубе, лекции — какие тяжкие обязанности! — а время все идет, идет, и каждый год — весна, в жизни столько весен. «Кадиллак» замедлил ход, повернул направо и медленно въехал в обсаженную голубыми кипарисами аллею, гравий заскрипел под его шинами.
