А вокруг все та же густая темнота. Кажется, что она никогда не кончится, что, кроме самого Алексея и этого сыплющего дождем мрака, ничего не существует. «Зачем все это нужно? — думает Алексей. — Зачем нужна эта темнота, дождь, вахта, да и сам я зачем тут нужен? Хожу без всякого дела, никого не интересует, чем я занимаюсь, скучно мне или весело, тепло или холодно. Отстою свои часы, сменюсь, придет другой, и у него будет то же самое — холод и скука».
Сквозь шорох дождя слышатся чьи-то шаги. Они приближаются. Судя по тому, как стучат каблуки, ботинки у идущего не зашнурованы. «Кто бы это мог быть?»
Из-за надстройки показывается матрос в серой рубахе. Он останавливается у волнореза, чиркает спичкой, прикрывая ладонями огонек, прикуривает. Несколько раз подряд затягивается.
Алексей узнает матроса Белякова. Уж его-то на корабле все знают. Известный разгильдяй. Что ни увольнение — чепе. Второй год с ним мучаются, ничего поделать не могут. Теперь, говорят, списывают с корабля. Ну и правильно, нечего с ним нянчиться. Ишь и сейчас вылез на ночь глядя. Ботинки даже зашнуровать поленился.
Заметив Алексея, Беляков спрашивает:
— Стоишь?
— Стою.
— Невеселое, брат, занятие в такую мокрядь. Может, закуришь за компанию? — Беляков протянул Алексею пачку «Беломора».
— Не положено.
— Ну, как знаешь. А то закури, все равно ведь никто не увидит. Или трусишь?
— При чем тут трусость?
— А вот при том. Увидит дежурный — «фитиль» обеспечен. Вот ты и боишься. И зря — никому ты не нужен, дежурный небось спит. Закуривай, что ли, а то папиросы вымокнут.
— Пошел-ка ты…
Впервые в жизни Алексей выругался. Его неприятно поразило и страшно возмутило то, что Беляков сказал: «Никому не нужен». Алексей со стыдом вспомнил, что и сам он только что думал так же. «Неужели я похож на этого… Белякова?»
Беляков, шаркая ботинками, ушел, а Алексей, быстро шагая по мокрой палубе, все еще не мог успокоиться. «Как это так — никому не нужен? А товарищам, которые спят спокойно, надеясь, что я стерегу их сон? А кораблю, стране, всем советским людям, которые тоже уверены, что я зорко берегу их сон и труд?»
Если бы десять минут назад кто-нибудь сказал Алексею все эти слова о товарищах, о стране, он, возможно, усмехнулся бы: «Декларация. Громкие слова. В жизни все проще — положено, вот и служу». Теперь же, после разговора с Беляковым, слова эти не казались Алексею громкими, ему стал как-то сразу особенно близок и глубоко понятен их простой и мудрый смысл.
