— Перешагнем, — весело ответила прежняя Ленка. — Только не убирай руку, — прибавила новая.
Он и не думал убирать руку, которой прижал к груди ее стриженую голову.
— Какие волосы у тебя странные. Даже ночью видно, что полосатые, светлые и темные.
— Это они летом так странно выгорают. Милка так и называет их продольно-полосатыми.
— Что это за Милка?
— Ведерникова Милка, мой лучший друг. Вот, наверно, ждет меня, не дождется.
— Постой, она знает о том, что ты поедешь в поселок?
— Конечно, я ей написала.
— Ленка, какая неосторожность.
Ленка засмеялась.
— Ничего ты не понимаешь, — сказала она. — Мальчик.
— Как светло. Ну и ночь.
Вдали пробежал состав, унося далеко на север крик паровоза.
— Когда поезд вот так убегает куда-то, — продолжала Ленка, — сразу представляется, какая у нас огромная страна, и начинаешь чувствовать себя очень маленькой. А когда я шла — вот как пойду завтра — ночью по дороге, мне казалось, что я одна иду, огромная, по пустынному земному шару. Это неприятно. Лучше чувствовать себя маленькой в большой стране. Ты напрасно ревновал меня к Водовозову, — добавила она вдруг, но Борису этот переход не показался странным. — Ты знаешь, что они никогда не расстаются, — продолжала она. — Куда бы Дениса Петровича ни назначили, Павел Михайлович, как говорится, пройдет огонь и воду, а окажется рядом с ним. Я не знаю, как тебе объяснить, только когда я разговариваю с кем-нибудь из них, я всегда думаю о том. Даже не думаю, а знаю… какая у нас большая страна, как огромна революция и сколько еще всего нужно сделать. Я, наверно, плохо объясняю.
— Ты объясняешь плохо, но я почему-то все-таки понимаю. Ты хочешь сказать, что они молодцы.
— Я вернусь, — шептала она, когда была уже поздняя ночь, — я вернусь, хотя бы потому, что жить без тебя уже больше не могу.
Смел ли он мечтать, что Ленка, сама Ленка скажет ему когда-нибудь эти слова! Да Ленка ли это?
Вдруг она выпрямилась. В лунном свете ее лицо казалось белым и твердым.
— Я вернусь и буду штопать тебе носки, — сказала она напряженным голосом.
Борис сейчас же понял и рассмеялся. Для девушек их поколения носки были символом домашнего рабства и олицетворением домостроя. Недаром недавно в клубе у них исключили из комсомола одного парня «за взгляд на женщину как на рабыню». Большей жертвы Ленка принести не могла.
— Можешь не беспокоиться, — сухо повторила она, — я вернусь, чтобы штопать тебе носки.
— А я и не беспокоюсь, — ответил он, — у меня нет носков, я хожу в портянках.
