Так всегда. Каждый раз какое-то «если бы»:
• было подходящее место;
• у меня не перестал стоять со страху;
• вы вышли из комнаты.
Лет с тринадцати я ждал дня рождения с опаской и надеждой. До дня рождения — и особенно в этот день — чудо может произойти. А после него ясные дни резко заканчивались, небо становилось совсем серым и вера в чудо пропадала. Шанс снова был упущен, проходил очередной год моей жизни. Последний месяц лета — всегда как одно утро затянувшегося пасмурного дня перед нежеланным учебным годом. В этом угрюмом однообразии строить планы не имеет смысла, все утонет в скуке и лени.
Почти каждый вечер мы с Тимофеем заходили в гости к Леджику, как будто он и не думал умирать. Мы немного выпивали на кухне, общались с его семьей: родителями, сестрой, зятем. Потом они отправлялись в комнаты, но даже не намекали, что нам не стоит здесь быть. Мы допивали чай со спиртом, мыли за собой кружки, вытряхивали пепельницу и тихонько уходили. Пару раз я пытался играть с Тимофеем в шахматы, как они играли с Леджиком. Но быстро стало понятно, что шахматы — не мое. Я с детства помнил, как могут ходить определенные фигуры, но понятия не имел, что с этим делать. Тем более после дозы алкоголя.
Тимофей жил на два этажа ниже Леджика; мы пожимали друг другу руки в подъезде, и он оказывался у себя дома, один на один со своим горем. Я тоже жил близко, семь минут пешком. Но я растягивал это расстояние, плелся домой, порываясь вернуться: хотелось бессмысленно тусоваться с Тимофеем до утра и дальше. Стать его лучшим другом, забрать часть горя.
Под открытой форточкой стоял в своей комнате площадью шесть с половиной квадратных метров, а сон не торопился выветриваться. Я держал на весах странные задумчивые вечера, этот сон и вялые летние дни. В мою комнату вмещался продавленный диван, занимая все пространство от стены до двери, так что надо было перешагивать через край дивана на входе, маленький журнальный столик, старая подушка, заменяющая мне кресло, и шкаф. Возле столика я приставил к стене большое зеркало, которое откопал в кладовке и отмыл. Если чуть скрючиться, можно разглядывать себя в полный рост. В центре комнаты оставался целый метр свободного пространства. Я с тоской смотрел в окно на наш палисадник, ментовскую общагу и тучи над ней со своего личного квадратного метра. Мне было отмерено жизнью полшага.
На столе были разбросаны поломанные сигареты. Я быстро понял, в чем тут дело, догадался за секунду. Ночью было холодно, и я вернулся домой в куртке Тимофея, а у него в кармане лежала пачка «Святого Георгия». Сам-то я не оставляю сигареты в таких легкодоступных местах, как карманы куртки. Да и вообще стараюсь их не покупать — курить, только когда выпиваю, чтобы быстрее накрыло и можно было сэкономить на алкоголе. Но отец прошмонал карманы и, не поняв, что куртка чужая, нашел то, что искал. Он методично разломал каждую сигарету и бросил их на мой столик, пока я спал. Твой порок обнаружен, и отец негодует.
