Но случилось так, что пути наши разошлись. Мы, конечно, писали друг другу, сначала часто и помногу, потом всё короче и реже… Потом как-то случайно встретились в чужом далёком порту. Обнялись, посидели вечерок, вспомнили старину, а наутро он ушёл со своим кораблём на восток, я со своим - на запад. Потом слышал я, будто он в Сормове, инженером на заводе. А дальше мы совсем потеряли друг друга.
С годами иные пришли заботы, другие люди встали кругом. Вчерашний день отступил далеко-далеко. Новое, сегодняшнее захлестнуло с головой. И вот недавно я попал в Сормово. Попал и - каюсь - не вспомнил бы старого друга!
Но случилось так, что я оказался на сборе дружины в одной сормовской школе. Там я увидел пионера с двумя нашивками на рукаве. Что-то в нём показалось мне очень знакомым, и я мучительно стал вспоминать: где же мы встречались с этим мальчиком?… Тут он поднял руку, требуя внимания, и я вдруг вспомнил Алёшу с поднятой так же вот рукой.
Однажды, это было очень давно, мы целый день били зверя на льду. Под вечер на мачте подняли «сбор». Я дал команду возвращаться на судно. Но Алёша увлёкся: стрелял он отлично, и пока мы, собирая добычу, стягивались к судну, алёшина винтовка то и дело бухала где-то у нас за спинами. Вдруг она замолчала. Мы сперва не заметили этого. Потом старик Малыгин, зверобой из Архангельска, обернулся назад, приложил ладонь к козырьку, постоял так, обводя горизонт глазами.
- Вроде механика не видать! - крикнул он.
Тогда обернулся и я. На ослепительно белом поле узкими фиолетовыми языками лежали длинные вечерние тени ропаков. Тёмными пятнами пестрели туши убитого зверя. Кое-где над ними ещё клубился розовый пар. Но Алёши нигде не было.
- Пошли, - сказал я, и мы с Малыгиным, торопясь, зашагали по хрустящему насту…
Наконец мы увидели Алёшу в полынье, забитой молодым льдом. Левой рукой он держался за лёд, правую поднял над головой.
- Сапоги, - сказал он, когда мы подошли, - не вылезешь!
Пройти он смог шагов двести, не больше. Одежда замёрзла на нём ледяным саркофагом, и мы на лямках, как тюленью тушу, приволокли его на судно…
В тот же вечер он сказал мне:
- Знаешь, скверная это штука - отстать от товарищей…
Вот эта сцена, давно забытая, мгновенно промелькнула в памяти, и пока мальчик с нашивками говорил что-то обступившим его пионерам, я спросил у старшей вожатой:
- Кто это?
- Это? Это Сережа Мордвинов.
В тот же день я услышал новый рассказ про своего старого друга и про его сына.
