Надо сказать, моя одежда — халат и рубашка без ворота — не очень подходила для галстука. Но я с этим символом своего пионерского звания не расставался: пусть все на улице и в школе видят, кто я такой!
* * *
Шел трудный для страны 1933 год. Дороговизна и нехватка продовольствия дали знать о себе и в нашем краю. Во многих домах опустели лари для зерна.
— Что-то надо делать, — сказала бабушка. — У моих внуков должен быть кусок хлеба.
Она отставила шитье и занялась выпечкой лепешек для продажи на базаре. Выгода была. Бабушка покупала муку, просеивала ее. В сите оседали отруби с крупиночками муки. Они и были нашим «доходом»: бабушка пекла из отрубей хлеб для нашей семьи.
Семья — это были бабушка и я, но часто жил с нами и мой братишка Шакир. А мама… У нее своя семья, но когда начались трудные времена, она стала все чаще появляться у нас в доме, помогать бабушке.
Как ни поддерживали люди друг друга, всем приходилось тяжело. Дома я видел, как постоянно плачет Шакир, ждет не дождется, пока бабушка испечет лепешку из отрубей. А на улице шага не пройдешь, чтобы не попался нищий с протянутой рукой. Попадались среди побирающихся и женщины, дети. Говорили, что нуждающиеся нахлынули в наш город со стороны Коканда.
В такое время я почувствовал добрую руку родной школы. Однажды учитель объявил нам:
— Завтра пусть каждый придет с миской и ложкой.
На другой день после уроков он построил класс и повел нас во двор. В углу высились над затухающим огнем два черных котла, над ними клубился аппетитный пар. Ну прямо как бывает во дворах горожан в день свадьбы! Только музыки не хватает.
Конечно, не плов был в котлах, а незатейливая рисовая похлебка, густая, как каша. Мужчины, хлопотавшие у котлов, ловко управлялись большими половниками. Мою глиняную миску наполнили почти до краев. Присев в стороне на корточки, я ел, обжигаясь. До чего же вкусно!..
Съев половину порции, я вспомнил о братике, и мне стало стыдно. Сегодня получилось дома так, что мы остались без хлеба. Я-то терплю, не показываю бабушке, что голоден. А Шакир удивительно глуп, он усаживается на порог, пускает слезу и начинает свою нудную музыку — плачет. Что, если я понесу ему школьную еду? Нет. Как бы не сказал кто из мальчишек: сам ешь, да еще и домой носишь! Правда, это моя доля, но все же лучше спросить у учителя. Однако его рядом не оказалось, он ушел в учительскую.
Мои одноклассники, расправившись со своими порциями, вылизывали миски. Опорожнил свою и я. Пришел я домой сытым, но угрюмым.
