— Чего это ты за неё так заступаешься?
Стёпка покраснел и поспешно заговорил о Ваське Самоваре.
— А Самовар сказал своей матке, что если она будет гнать его в школу, то он сбежит на войну.
Митька засмеялся.
— Самовар-то на войну! Брешет…
— Факт, брешет.
— Он же трус.
— Последний трус, — заверил Коршун.
На этом разговор оборвался. Митька принялся читать книжку про войну. Читал он старательно, на разные голоса. Но Коршун его не слушал. Митька обиделся и сердито спросил:
— О чём ты опять думаешь?
— О пушке, — спокойно ответил Коршун.
— Какой?
— Настоящей. Из которой можно камнями стрелять.
— Где ты её возьмёшь?
— Сам сделаю, — заверил Коршун. — Если б нашёл толстую резину, давно бы эту пушку сделал.
«Чепуху какую-то порет Коршун», — подумал Митька и сказал:
— Ничего-то ты не сделаешь!
— Сделаю!
— Много ты наделал, языком!
— Ты у меня сейчас схлопочешь. — Стёпка нащупал рукавицу и что есть силы хватил ею Митьку по голове.
— А вот и не больно! — заорал Митька и тут же хлопнул Стёпку другой рукавицей.
На печке стоял треск, словно кололи дрова. От пыли Пугай зачихал и с грохотом прыгнул на пол. Нюшка проснулась и заревела.
— Это всё из-за тебя, — сказал Митька.
— Сам больше орал, а на меня сваливаешь, — обиделся Стёпка и стал одеваться.
Митька испугался.
— Стёп, куда ты? Не уходи.
Стёпка пыхтел, натягивая пальто и завязывая у шапки уши.
Митька торопливо вытащил из-под лавки ящик, в котором хранилось всё его богатство: и рогатка, и разбитая радиолампа, и циферблат от ходиков с двумя стрелками, кусок медной проволоки, свинцовое грузило и… всего не перечислишь, здесь были даже бинокль без стекла и изолятор с телефонного столба. У Стёпки раздулись ноздри. Митька отвернулся от ящика и жалобно сказал:
— Бери всё, что хочешь.
— У меня и своего барахла некуда девать.
— Погоди, погоди, Стёп, — уцепился за него Митька, — у меня есть перемёт, он совсем новый.
— Да, новый!.. Половины крючков не хватает.
— А ты привяжешь свои — и будет как новый, — горячо убеждал Митька. Он готов был отдать Стёпке последнюю рубашку, чтоб только Стёпка остался. Но в это время вошла Елизавета Максимовна. Увидев Пугая, который, высунув язык, лежал около люльки, она поморщилась.
— Сколько я вам говорила, чтоб в избу собаку не пускали. Когда же вы будете слушаться?
— Да мы, мама… — заныл Митька.
— Ладно уж. Не время с тобой разбираться. Сейчас на станцию поедешь с тёткой Груней, — сказала Елизавета Максимовна и, открыв сундук, бросила Митьке валенки с полушубком. У Митьки от радости чуть не лопнуло сердце.
