— Зачем? — спросил Митька, задыхаясь от волнения.
— Картошку с огурцами повезёшь. Обменяешь там. Соли надо, бумаги мне в правление надо. Может быть, галошки себе выменяешь и Нюшке материала на пелёнки. Быстро справляйся, пока я набираю картошку, — строго приказала Елизавета Максимовна.
— Мы только вдвоём с тёткой Груней?
— Ещё поедет Лилька Махонина с яблоками.
— Лилька! — воскликнул Стёпка и опрометью бросился на улицу.
На столь поспешное бегство Коршуна Митька не обратил внимания. Ему теперь было не до Стёпки. Митька и сам не верил неожиданно свалившемуся на него счастью. Неужели это правда, что он поедет на станцию, за тридцать вёрст, вместе с Лилькой Махониной?
Митька с такой поспешностью собирался в дорогу, что у него все валилось из рук и не ладилось. Надевая тёплые штаны, он никак не мог попасть ногой в штанину, а когда наконец попал, то оказалось, что надел штаны задом наперёд. А, шапка чуть не свела Митьку с ума. Где он только её не искал! Сундук Митька вывернул наизнанку, разрыл кровать, барахло с печки сбросил на пол. Раз десять лазал под стол. Заглянул к Нюшке в люльку, в помойную лохань, в горшок с кашей, в крынку с молоком. Нигде шапки не было.
«Неужели я вчера без шапки домой пришёл?» — с ужасом подумал Митька, и дорога на станцию показалась ему короткой-короткой, как от окна до двери. И он горько заплакал. А шапка висела там, где ей и положено висеть, на гвозде у двери. Митька вытер слёзы, погрозил ей кулаком и сказал:
— Всегда повесят туда, куда не надо.
Когда Елизавета Максимовна выволокла из подпола мешок с картошкой, Митька был в полной готовности. Он даже шапку завязал наглухо. Елизавета Максимовна, увидав, какой разгром учинил Митька в избе, ахнула. По избе словно Мамай со своей ордой прошёл.
— Что же ты натворил-то, мазурик?
У Митьки от страха подогнулись ноги, он бросился убирать.
— Я сейчас, сейчас… уберу, уберу. Только не сердись.
— Садись есть, балбес, — приказала мать.
— Да я не хочу!
— Садись, а то не поедешь, — сурово приказала Елизавета Максимовна.
И Митька стал раздеваться с такой же торопливостью, как и одевался. Снимая шапку, он оборвал завязки. Машинально хлебал суп, машинально ел пироги. Он ничего не чувствовал, кроме страха.
Митька всё время боялся, что мать скажет: «Снимай, балбес, валенки, никуда не поедешь».
Елизавета Максимовна составила список покупок, пришила к ушам шапки завязки, грустно посмотрела на Митьку, вздохнула и стала снаряжать его в дорогу. Надела на сына фланелевую рубаху, на рубаху свитер, а на свитер ещё тёплую куртку.
