- Пе-ре-во-о-оз!..
Ледохода они не перекричали. Все равно Ленька Капаруля заметил приятелей, помахал им выразительно багром.
От Татьяны Петровны попало за крик, так хоть не напрасно: еще долго ребята украдкой переговаривались с Ленькой шапками, кулаками и завидовали рыбаку.
Когда после школы, по дороге домой, Шурка вместе с другими учениками, вопреки запрещениям, забежал нанедолечко на реку, ледохода нельзя было узнать. Еще издали слышен был глухой рев и грохот. Куда-то подевались спокойно-величавые ледяные поля с прорубями, дорогами, санями, двигавшиеся не торопясь, торжественно вниз, к железнодорожному мосту. Все неузнаваемо изменилось, грозно поднялось, заворочалось, заспешило, словно потеряло терпение. Начался ледолом, стало свежо, как всегда бывает, когда вскроется река.
Льдины с железным скрежетом сталкивались, вставали дыбом и, обламываясь, падали с шумом в воду, иные лезли на берег, рассыпались там с грохотом. Капарулина долгая завозня стараниями Леньки и деда торчала теперь у самого крыльца будки. Всюду, докуда хватало взгляда, лед, теснясь, ломался, в просветы видна была кипящая мутно-пенная вода. Она ходила крутыми, с белыми гребнями кругами, вздувалась пузырями, как пиво, которое бродит, набираясь крепости, шипела и прибывала на глазах. Было жутко и весело.
На высоком обрывистом берегу, там, где Гремец впадал в Волгу, на луговине толпился сельский народ, оживленно переговариваясь:
- Большая вода - к большому хлебу.
- Примета подходячая. Токо чужой-то ситный не очень сытный.
- Ах, крутит вода, привораживает, как девка!
- Да-а, хороша, сильная водичка... хмельна-а!
- Вот! А в хмелю мы все зараз богатыри.
- Ноне и у трезвого голова кружится...
- От питерских вестей! Ха-ха-ха!
- А право! Не зевай, будь смелей, - удача любит нахрап.
- Па-асха-а... хоть седня христосуйся. Воскрес человек! - возбужденно говорил пастух Сморчок, шатаясь среди народа, словно места себе не находя. Отгоревала душа, оттерпелась... Ломается жизня, как лед!
Он недавно вернулся с рытья окопов, невредимый, в свежих берестяных, по погоде, лаптях и холстяной, черной от мокрети и грязи неизменной ватной обогнушке, заросший еще сильнее белесыми курчавыми волосьями, как медведь; одни светлые глаза блестят, и какой-то не похожий на себя радостно-непоседливый, говорливый, словно подвыпивший.
Шурка вспомнил давние вещие слова пастуха о народе и ледоходе. Сморчок повторял их сейчас радостно:
