Двадцать лет! Неужели я пролежал в могиле два десятилетия?
— Скажите по крайней мере, где я могу видеть дворника — я прописан по книгам…
Женщина добивалась точной даты.
— Вы скажите, когда именно вы жили здесь?
— Ну, в девятьсот тринадцатом, — нехотя ответил я.
— В девятьсот тринадцатом? — Она произнесла таким тоном, что я воочию мог представить широко раскрытые глаза. Дверь полуотворилась, и я увидел испуганное и удивленное лицо. «Она не верит мне, она принимает меня за сумасшедшего».
— А разрешите спросить, какой год теперь?
— Пятидесятый, — просто ответила она и, чтобы мне было понятнее, добавила, — тысяча девятьсот пятидесятый.
Было о чем подумать мне в эту минуту… Тридцать семь лет! Что могло произойти за эти тридцать семь лет? Но думать о чем-либо я не был способен: чувство голода пересиливало все остальное.
— Дайте мне хоть кусочек хлеба, — простонал я. — Я не ел уже тридцать семь лет.
Женщина рассмеялась и вынесла мне сухую корку черного хлеба, которую я тут же принялся уничтожать. Представляю себе, какое чувство возбудил я в наблюдавшей за мной женщине: оборванный, грязный, еле стою на ногах и с жадностью собаки грызу черствую корку…
— Уходите как можно скорее, — сказала женщина, — я подала милостыню, а это запрещено законом. Советую вам вернуться туда, откуда вы пришли…
Она была уверена, что я бежал из больницы Николая-чудотворца. Но, к сожалению, я не мог последовать совету доброй женщины и, поблагодарив ее, отправился в парк Лесного института.
У меня было достаточно времени, чтобы, отдыхая на скамейке парка и доедая скудный завтрак, обдумать свое положение.
Прошло тридцать семь лет; все мои преступления покрыты давностью, если бы даже меня узнала полиция — но полиция меня не может узнать. Следовательно, я вполне свободный и благонадежный гражданин. А с другой стороны: у меня нет знакомых, моим рассказам никто не поверит и, пожалуй, меня упрячут в сумасшедший дом. Что же мне делать? Никому не рассказывать о своей истории!
Можно выдумать что-либо более правдоподобное, ну хотя бы, что я приехал из дальней деревни и ищу работы. Проще всего обратиться на тот же самый завод. Разве там не нуждаются в хороших слесарях?
Меня беспокоил только костюм — но, вспомнив о нищих, встреченных мною на шоссе, я нашел, что мой костюм, если его хорошенько почистить, будет вполне приличным костюмом для безработного.
Щетка из еловых веток помогла мне привести в порядок пиджак и брюки, в пруду я постирал рубашку, умылся сам и направился на поиски.
