Подъехав к ним в сопровождении Гефестиона и Полемарха, я примечаю одного из недавних врагов. Ноги его раздроблены (не иначе как копытами коней «друзей»), глаза выколоты, а раны на теле невозможно сосчитать из-за крови и грязи. Зная, что его товарищи в большинстве своём пали, этот воин приполз сюда на одном локте, дабы просить победителей даровать смерть и ему. Столпившиеся вокруг македонцы и наши союзники таращатся на потерпевших поражение противников, словно на медведей в загоне.
Удивление этих воинов мне понятно. Даже те, кому довелось пройти сотню сражений, едва ли сталкивались с противником, продолжавшим сражаться до конца даже после того, как у него не осталось надежды не только на победу, но и на спасение. Такого в воинской практике не случается. Отборнейшие подразделения любых армий, осознав своё поражение, или покидают поле боя, или вступают в переговоры, дабы выторговать себе почётные условия капитуляции. Однако «священный отряд» стоял до конца и полёг почти полностью. Уцелевшие не делают никаких попыток перевязать свои раны, а некоторые, напротив, разрывают их, желая поскорее истечь кровью. Это свидетельствует не только о мужестве, но и о ненависти к нам. Они не желают признавать в нас эллинов.
С правого фланга подъезжает Филот, старший сын Пармениона, любимец моего отца, командовавший в этот день конными «друзьями». Он ненавидит фиванцев смертной ненавистью, и вид их несравненной доблести лишь разжигает пламя злобы.
— Кем вы себя вообразили, уж не спартанцами ли при Фермопилах? — кричит он, остановившись перед ними, с высоты Адаманта, своего рослого вороного скакуна. — А нас, наверно, считаете персами, а, сукины дети?
Мои воины, окрылённые, как и подобает прошедшим испытание близостью смерти, взирают на грозных, но побеждённых соперников с нескрываемым торжеством.
— Не больно-то вы на них похожи, — продолжает Филот. — Те стояли насмерть за храмы Эллады против варваров, а вы дерётесь против своих братьев на радость царю персов. И скорее покоритесь владыке Азии, чем согласитесь вступить в союз с Македонией. Персидские прихвостни, вот вы кто!
Я приказываю ему умолкнуть, и он смотрит на меня с гневом. Что же до солдат, то им явно хотелось бы поживиться чем-нибудь из фиванского оружия и снаряжения. Кто не хотел бы похвастаться дома мечом или щитом, захваченным в бою со столь славным врагом!
Филоту тридцать, мне восемнадцать. На щеках его выступают желваки. Он в ярости, да и я, со своей стороны, готов изрубить его в куски, несмотря на благосклонность к нему моего отца. Он это прекрасно понимает. Царь Филипп должен прибыть с минуты на минуту, и Филот, оценив обстановку, поворачивается ко мне спиной.
