— Простите! — закричал Шуссель. — Ужас, да и только. Хотите, я дам вам новую?
— Да нет, — сказал Юксаре. — Жребий можно бросать только один раз. Теперь уж пусть этот вопрос решится сам собой, потому что я хочу спать.
Мы провели крайне неприятную ночь на борту. Когда я сунул ноги в койку, одеяло было липкое, словно его полили сиропом. Липким было всё: дверные ручки, зубная щётка и тапочки, а бортовой журнал Фредриксона склеился так, что его невозможно было открыть!
— Племянник! — сказал он. — Как ты сегодня убирал?!
— Извини! — укоризненно воскликнул Шуссель. — Но я вообще не убирал!
— Не табак, а какая-то каша, — пробормотал Юксаре, который любил курить в постели.
Всё это действительно было очень неприятно. Однако понемногу мы пришли в себя и улеглись, свернувшись калачиком, в наименее липких местах. Но всю ночь нас беспокоили странные звуки, исходившие, как казалось, из нактоуза. Я проснулся от ударов рынды[6], звеневшей необычным и роковым звоном.
— Вставайте! Вставайте! Только взгляните! — кричал Шуссель из-за двери. — Повсюду вода! Большая и бесконечная! А я забыл свою лучшую перочистку на пляже! Лежит там сейчас совсем одна, бедненькая…
Мы кинулись на палубу.
«Морзкой оркестор» шёл вперёд по морю, шлёпая своими колёсами, спокойно, уверенно и, как мне показалось, с некоторым тайным наслаждением.
По сей день для меня остаётся загадкой, как наш корабль, оснащённый всего лишь двумя маленькими шестерёнками, мог развить такую высокую скорость — причём ладно ещё на реке с течением, но на море? С другой стороны, если хаттифнату для перемещения достаточно его собственного электричества (которое кто-то называет тоской или беспокойством), то стоит ли удивляться, что корабль может двигаться при помощи двух шестерёнок? Но оставим эту тему и перейдём к тому, как Фредриксон, наморщив лоб, изучал лопнувший якорный конец.
— Я возмущён, — сказал он. — Очень. Я вне себя от злости. Его перегрызли!
Мы посмотрели друг на друга.
— Ты же знаешь, у меня слишком маленькие зубы, — сказал я.
— А я слишком ленив, чтобы грызть такой толстый канат, — заметил Юксаре.
— Это не я! — закричал Шуссель, которому совершенно не нужно было ни в чём оправдываться. Ему и так все всегда верили, потому что он никогда никого не обманывал, даже когда речь заходила о размерах его пуговичной коллекции (что само по себе поразительный факт, ведь он был истинным коллекционером). Вероятно, у шусселей слишком бедное воображение.
