Потом он хотел положить трубку, но долго не попадал на рычаг. Я помог ему.
— Вам, Нина, оставлены на городской станции билеты.
— Я очень благодарна вам, Шалва Христофорович.
— Вы посидите, Тамара сходит.
— Нет, зачем? Я сама.
— Считайте мой дом своим домом… Никита, приедешь на место, разыщи дом Ираклия Гамбашидзе. У Кэто Гамбашидзе, своей тетки, живет Антонина. Передай ей… передай, что я без нее скучаю и скоро пришлю за ней Тамару.
Художник поцеловал меня в лоб.
— А что передать Сергею Шалвовичу? — спросила мама.
— Что передать? — переспросил старик. — Боюсь, что вы его не увидите. Он далеко…
Мы вышли на галерею. В окна был виден двор, на котором росли каштаны. Внизу, на лестнице, человек в роговых очках и в мохнатом пальто выговаривал Тамаре:
— Зачем вы пустили гостей? Ему нужен покой. Я же предупреждал вас!
Увидя маму, человек приподнял шляпу и продолжал раздраженным голосом:
— Простите, пожалуйста, но я приказал к нему никого не пускать. Он тяжело болен. Я врач.
— Они приехали из Ленинграда, — оправдывалась Тамара. — Так далеко ехали, как не пустить?
— Из Ленинграда? — проговорил уже любезнее доктор и еще раз приподнял шляпу. — Дело в том, — продолжал он вполголоса, — что приблизительно год назад, когда война подошла вплотную к Кавказу, у Шалвы Христофоровича ослабло зрение — большое несчастье для человека, который пишет картины. Три дня назад он получил тяжелое известие: он узнал, что его сын Серго погиб во время боевой операции. И зрение, боюсь, оставило его навсегда.
Мама побледнела и схватилась рукой за перила.
— Что с вами? — спросил доктор. — Вам дурно?
— Сергей Шалвович — товарищ моего мужа, — еле слышно проговорила она. — До свиданья!
Доктор снял шляпу и долго держал ее перед собой на вытянутой руке.
Мама шла молча, медленно, как будто нащупывая дорогу. «Они повсюду ходили вместе», — вспомнил я слова старика. Я совсем растерялся. Мне показалось, что она сейчас упадет. Я взял ее под руку. Твердый комок вдруг подкатил к горлу. Я старался не плакать, чтобы мама не заметила.
