Открыв массивную дверь, он вошел внутрь и закрылся на широкий засов.
В спаленке не было окон, и сюда не поступал дневной свет.
Угрюмов огляделся, и лицо его в отблесках пламени свечи расплылось в довольной улыбке.
Все три стены спаленки покрывали бухарские ковры, на которых висели старинные сабли, кинжалы, пистолеты с золотой насечкой, украшенные серебром и драгоценными камнями.
Угрюмов отбирал для своей коллекции только дорогое оружие.
«Чисто султан какой,— тихо засмеялся Фрол Кузьмич, поставив на пол бронзовый подсвечник. Он внимательно осмотрел саблю, даже зачем-то ее понюхал.— Куда же мне тебя определить,— рассуждал Фрол Кузьмич.— К примеру, повесить возле этой дамасской сабли. Ан нет, никакой возможности. Дамасская… Экая щеголиха-купчиха. В рукоять изумруд цельный вделан. Бережет от дурного глаза. А насечка-то золотая. Играет, переливается, как душу-то греет. А ты, голубица, уж больно с виду простовата. Сразу видать, русская работа. Давай-ка я тебя прилажу рядком с дагестанским кинжалом. Вот так рядышком и отдыхайте»,— сказал Угрюмов, вешая саблю на ковер.
За несколько минут до полуночи Фрол Кузьмич явился послушать мелодичное звучание Златоустовской сабельки.
Когда несколько свечей осветили спаленку, Угрюмов уселся в кожаное кресло и вытащил из жилетки золотой хронометр. Стрелки на циферблате обе замерли на цифре двенадцать. «Ну, голубушка, побренчи, да чего-нибудь жалостливое, потешь хозяина-то»,— сказал Угрюмов.
Вскоре одна стрелка стала отдаляться от другой, но сабля не звенела.
Лицо Угрюмова побагровело, пальцы вцепились в обшивку кресла. «Объегорил, цыганское отродье»,— прошептал Фрол Кузьмич и, подскочив к стене, сорвал саблю, бросил ее с размаху на пол. «Курицу за жар-птицу принял,— простонал Угрюмов,— а где они, золотые перья, где блеск? Надо же так обмишулиться».
Со злобой он стал топтать саблю ногами.
Потом Фрол Кузьмич так и не вспомнил, то ли он поскользнулся и напоролся на лезвие, то ли сабля вдруг перекрутилась под ним.
Окровавленный Угрюмов добрался до двери, сумел открыть засов и выполз из спаленки.
Поправившись, Фрол Кузьмич решил судить саблю по всей строгости. «Тихон,— приказал он своему верному слуге,— зажми ее подлую в тиски и руби зубилом».
Но зубило отскакивало от сабли, как горох от стенки. Через полчаса Тихон, виновато улыбаясь, пробормотал:
— Не берет ее зубило, хозяин. А зубильце-то закаленное.
— А ну дай-ка я разок по ней тяпну,— засучил рукава халата Угрюмов и, приложив к сабле зубило, что есть силы ударил кувалдой.
