— Дай-то бог, ваше благородие,— глухо отозвался Бурсак,— только мне гулеванить уже не в охотку.
Угрюмов, с трудом подавив желание огреть Бурсака нагайкой, пришпорил Грозу. Что связывало его с этими измученными непонятными ему людьми? Он вспомнил последний разговор с Бекетовым, и ему острее, чем когда-либо, захотелось увидеть командира дивизии, услышать его негромкий рассудительный голос.
Угрюмов знал, что в боях на подступах к Белебею полковник был тяжело ранен в грудь и теперь тащится на телеге где-то в обозе. Он разыскал его в полевом лазарете, когда войска окопались на рубеже Белой. Полковник, укрытый шинелью, лежал у окна. При виде Угрюмова его бескровные, плотно стиснутые зубы разжались в улыбке.
— Дмитрий Павлович! Рад тебя видеть, голубчик.
У Дмитрия Павловича болезненно защемило сердце. Прерывистое с хрипами дыхание полковника и желтизна, разлившаяся по лицу, говорили о многом.
— Кампания проиграна, и с этим приходится считаться,— произнес Бекетов.— Парад в Москве и коронация Александра Колчака отменяются.
— Еще не все потеряно,— со злостью сказал Угрюмов.— Они захлебнутся, форсируя Белую.
— Знаешь, Дмитрий Павлович, я мальчонкой в имении отца наблюдал ледоход на реке. Страшная сила вспучивала, крошила лед и тащила его к дамбе. В считанные минуты мост был срезан, дамба разворочена и стихия выплеснулась наружу. Стихию остановить невозможно. Мы тоже, как куски развороченной дамбы, выброшены в сторону стихией. Но Россия осталась… Я знаю, вам будет неприятно мое признание, но, честно говоря, я боялся нашей победы, боялся разгула ненависти, которая бы залила страну кровью. Верховный отдал бы Россию на откуп своим дружкам англичанам и французам. Швырнул бы ее им в руки, как последнюю девку, на потеху и растерзание. Но в России появилась армия, способная драться до последнего солдата и победить по-суворовски, не числом, а умением. Пусть она называется Красной, большевистской, советской. Но ведь это русская армия. И я глубоко убежден, что по нашей земле не будут ступать башмаки чужеземных солдат-завоевателей.
В уголках губ Бекетова запузырилась розоватая пена. Он закашлялся, устало улыбнулся.
— Дмитрий Павлович! Исполни мое последнее желание. Как боевого товарища прошу.— Бекетов с усилием приподнялся.— В Иркутске по Соборной, 16, проживает моя дочь Ирина. Передай ей отцовское благословение. Пусть ищет добрых людей. Прости, голубчик, но мне что-то совсем худо. И тебя смутно различаю. Иди, брат, храни тебя господь.
