— Вы мне напомнили часового у входа в Смольный, — малиновая книжечка упала в карман. — Вам известна эта история?
— Не припомню, — услужливо подхватил охранник, хотя нечто смутное всколыхнулось в его памяти.
— Часовой не пропустил Ленина, потому что тот не показал ему документ. Ленин начал рыться в карманах, а тут выскочил какой-то человек и стал орать и требовать, чтобы Ленину дали пройти. Но часовой сказал, что не даст, пока не увидит документа, потому что порядок для всех один. И Ленин его похвалил. Показал документ и прошел на общем основании.
— Надо же. Да, да, — охранник уже стоял, машинально вытягиваясь во фрунт.
Петр Клутыч помялся, не зная, о чем говорить. Мысль закончилась.
— Ну, я пойду? — спросил он робко.
— Конечно, Петр Клутыч, вас дела ждут.
Услышав про дела, тот решил держаться надменнее.
— Увидимся, — холодно сказал Петр Клутыч.
— Обязательно, — согласился охранник, доподлинно зная, что они увидятся, потому что Петру Клутычу когда-нибудь придется выходить.
Мимо деловито пробежал какой-то молодой человек с кожаной папкой в руке. «А у меня и папки нет, — подосадовал Петр Клутыч, направляясь к лифту. — Это никуда не годится. Мне положена папка. Мне мало блокнота. Правда, с этой папкой будет одна морока. С ней много не назондируешь. В массах папка может зацепиться, раскрыться, рассыпаться…»
Он шагнул в лифт и заказал четвертый этаж.
Лифт качнулся и доставил его на место прежде, чем пассажир успел вынуть носовой платок и прочистить нос. Петр Клутыч высморкался уже на ходу; навстречу шли люди, которые здоровались с ним, и он раскланивался, не отнимая платка. Перед нужной дверью он помедлил, рассматривая надпись, возникшую за ночь: «УМКА».
«Что бы это значило — УМКА?» — он встревожился. Может быть, штаб переехал? Или движение, неровен час, вообще ликвидировалось?
Петр Клутыч, предвидя новые каверзы пришельцев, распахнул дверь и облегченно вздохнул: Балансиров сидел за столом, откуда внимательно слушал болтливого Барахтелова, очень расторопного и смышленого партийца, члена партии с четвертого числа сего года.
У того с утра пораньше была наготове новая инициатива, созревшая за ночь.
— Троллейбус был номер 20, а на табличке приписано: «скорый». Глупость, правда? Я записал его номер.
— Номер машины? — уточнил Балансиров, водивший карандашом по листу, уже исчерченному абстракцией.
Барахтелов запнулся.
— Троллейбуса, — повторил он. — Номер 20, я же говорю.
— Ага, — сказал Балансиров. — Ну, давай дальше.
