– Ее беда в том, что она слишком сильная, – сказала одна девушка громко, чтобы услышала Хана. Звали ее Рико. – Я слышала, как она дралась, прямо львица.
– Так нельзя, – загомонили остальные.
– Лучше быть слабой и уступать, – сказала Хината.
За сегодняшнее утро Хана успела запомнить имена всех девушек.
– Им даже нравится нас лупить, – подхватила Рико.
– Настоящие звери, – вынесла вердикт Хината, и все умолкли, набив рты рисом.
– Наверное, из батрачек… – сказала Цубаки, прожевав, – вон плечи какие сильные.
– И ноги! – Хината повернулась к Кейко: – Ты знаешь, откуда она?
Хана поймала взгляд Кейко. Та смотрела с искренним состраданием, ласково.
– Оставьте ее в покое. Она скоро привыкнет, как все мы привыкли. Иначе не выживет.
Девушки закивали, виновато поглядывая на Хану. Она не чувствовала в них никакой враждебности, никакой злости. Их любопытство было искренним, но ей все равно казалось, что они ее предали. Они же знали, что произойдет, но ни одна ее не предупредила. Не попыталась остановить происходящее.
Хана вспомнила девушек из поезда. Что с ними сталось? Возможно, то же, что и с ней. Она ехала дольше всех, на место прибыла последней, последней все и узнала. Можно было бы посмеяться над собственной наивностью, но смех куда-то подевался. Будто обратился в неведомый ей иностранный язык. Хана вспомнила Сан Су. Как ее маленький труп зарыли в безвестном месте, вдали от дома. Хана завыла.
Из горла рвались звериные крики, и она не могла унять их. Желтые птички переполошенно сорвались с бельевых веревок и растворились в солнечном свете. Солдат велел заткнуть рот этой дуре. Кейко с Хинатой выскочили на улицу, сели рядом с Ханой, обняли.
– Тише, тише! – шептала Кейко, обхватив ее лицо ладонями. – Молчи, девочка, молчи.
Они обнимали, гладили ее по голове, но она отбивалась и продолжала выть в голос. Горло начало саднить от крика. Кейко влепила ей пощечину.
Тотчас воцарилась тяжелая тишина, но уже через миг из кухни донесся сдавленный плач. Солдат раздраженно рявкнул, приказывая всем разойтись по своим комнатам. Кейко увлекла Хану в дом, подтолкнула к лестнице, провела в комнатку, где накануне умерла девочка, которой когда-то была Хана.
Сеул, декабрь 2011
Перед японским посольством волновалось людское море. Повсюду Эми видела плакаты со словами “Тысяча дней”. Еженедельные демонстрации начались в девяносто втором, но и к тысячной среде резолюции по выжившим женщинам так и нет.
Час был ранний, но демонстрантов и сочувствующих собралось изрядно, однако вели себя люди сдержанно, будто на похоронах великого вождя, когда толпа охвачена торжественной скорбью. Эми посмотрела на здание посольства. Все окна закрыты, жалюзи опущены. Она заметила, что и остальные смотрят на закрытые окна. И наверняка все, как она, гадают, на месте ли посольские работники? Следят ли они за происходящим на улице? Испытывают угрызения совести или радуются внезапному выходному? Может, все посольство укатило развлекаться на ее остров? Внутри поднималась горечь, опаляя желудок, точно угли, тлеющие после пожара.
