А сама мама говорит очень тихо. Иногда она тоже шутит, но с какой-то грустной улыбкой. Что бы у нас ни случилось, она всегда считает, что это к добру. И не поймешь, всерьез ли она так считает.
- Это даже хорошо, - говорит она, - что я многое пропускаю мимо ушей: мало ли говорят ерунды!
«Это даже хорошо…» - мама часто так начинает.
- Это даже хорошо, что ты хочешь в лыжный поход: значит, ты не боишься!
Но потом она обязательно отыщет причину, по которой мне лучше остаться дома: я - поздний ребенок, меня берегут.
Бережет и Людмила… Она архитектор. «Мастер четких линий» - называет ее отец. И говорит моя сестра четко и прямо, она уж не станет переиначивать арии.
- Если бы ты всерьез занимался спортом и хорошо катался, я бы тебя поддержала, - скажет она. - А так - не могу.
Но если я даже научусь кататься, как мастер спорта или чемпион, они все равно найдут причину, чтобы меня не пустить. Это уж факт.
Когда в доме у нас происходит что-нибудь неприятное, от меня все скрывают. Я сразу чувствую, а мне говорят: «Ты - ребенок! Ты этого не поймешь». Они ждали ребенка, и им приятно, что он у них есть. И мне было бы очень приятно, что им так приятно, если бы этим ребенком был кто-нибудь другой, а не я.
Подслушивать я не люблю. И никогда бы не стал, но раз от меня что-то скрывают, а я в этом деле, может быть, даже могу помочь, я должен подслушать. Тем более что отец и по секрету всегда говорит так громко, что хочешь не хочешь, а все равно будешь знать.
Однажды я услышал такой разговор, секретный… Что говорила мама, я не мог разобрать, а отец запел ей в ответ из «Евгения Онегина»:
- Привычка свыше нам дана!
Я не так уж хорошо разбираюсь в музыке, чтобы сразу угадывать, что из какой оперы. Но ведь даже у каждого знаменитого певца есть свой особый репертуар, к которому можно привыкнуть.
- Привычка свыше нам дана! - повторил отец. И добавил: - После стольких лет?.. На другую работу? Нет, не могу!
Потом что-то сказала мама. Потом отец снова запел, но уже из Девятой симфонии Бетховена. Это странная симфония: в ней поют.
- О бра-атья, довольно печали! - пропел отец. И добавил одну фразу обыкновенно, по-человечески: - Двести двадцать на сто - это еще не смертельно.
