Тем утром мы снова оказались на береговой дороге, за Булури, где красноглиняные утесы поросли бугенвиллеями. Он притормозил и отстал. Слез с велосипеда и бросил его на обочине. Дошел до конца мыса, вдающегося в залив. Я вернулся назад, оставил свой велосипед рядом с его. Рыбацкие лодки вышли на лов, море было неподвижно, солнце палило белыми лучами. Мы сели на скальный выступ.
«Что такое?» – спросил я.
«А что, если нам не возвращаться домой?»
«Ты серьезно?»
«Что, если остаться здесь. Мы сможем работать?»
«Конечно. Собирать виноград. Работать в отеле или в кафе. Люди так живут, почему нам нельзя?»
«А как же Мейбл?» – спросил он.
«Она поймет».
Я обнял его за талию, и он не оттолкнул мою руку.
«Ты сможешь рисовать, а я – писать», – сказал я.
Он взглянул на меня.
«Будет невероятно, замечательно, правда ведь? А, Элл?»
И оставшиеся нам четыре дня – девяносто шесть часов – мы рисовали наше будущее: вдали от всего, что мы знали раньше. Когда стены нашей карты рушились, мы подбадривали друг друга, придавая друг другу мужества, чтобы отстроить их заново. Домом своим мы воображали старый каменный сарай, полный древнего хлама, вина и картин, а вокруг – цветущие луга и жужжание пчел.
Помню наш последний день на вилле. Мы должны были уехать вечером ночным поездом обратно в Англию. Я был на взводе – испуг и радостное предвкушение. Я все время поглядывал, не начнет ли Эллис собираться, но он не начинал. Его туалетные принадлежности все так же лежали на полке в ванной, одежда валялась там и сям на полу. Мы поехали на пляж, как обычно, и там лежали на своем постоянном месте. Было очень жарко, и мы говорили мало и совсем не упоминали о своих планах – переехать в Прованс, к зарослям лаванды и к свету. К полям подсолнухов.
Я посмотрел на часы. Вот оно, почти. Я все твердил себе: «Сбудется, сбудется, он решится». Он прилег поспать, я оставил его и пошел купить воды и персиков. Я шел по улицам, ощущая себя местным жителем. Босой, свободный, такой уверенный в себе. Я говорил «бонжур» всем встречным. И представлял себе, как чуть позже мы выйдем поужинать и отпразднуем событие в нашем баре. И я позвоню Мейбл, и она скажет: «Я понимаю».
Я помчался назад, на виллу, взбежал по лестнице и умер.
Наши рюкзаки стояли открытые на кровати, ботинки – рядом. Я застыл в дверях, глядя на Эллиса. Он молчал, глаза были красные. Он тщательно складывал одежду, грязное – в отдельную сумку. Мне хотелось завыть. Мне хотелось обнять его и удерживать, пока наш поезд не уедет.
