1
Дубов… Ну что это за фамилия? Словно нехотя что-то тяжелое подняли – ду-у-у…, а после лениво уронили – боффф. Тупая, неповоротливая фамилия – чушь, короче!
То ли дело – Любецкий! Вот это звучит! Как звонкая пощечина по гусарской морде – блеск, а не фамилия. Тут и ус тебе торчком, и шпор перезвон по паркетной доске:
– Мэ-э-эдам, позвольте…
Что?! Да как вы смеете, Любецкий?!
Грянул телефон.
Я сбиваю стакан, по звуку – вдребезги, на ощупь нахожу трубку:
– Да?
– Любецкий повесился.
Зачем-то запомнил время – зеленые цифры 3:33, потом выскочила четверка и все испортила: гармония исчезла.
«Повесился!» – такой же едкой зеленкой замигала в мозгу неоновая надпись. Дрянная вывеска подмаргивает и зудит.
– У себя в номере. В шкафу. На этой… ну на перекладине, куда вешалки…
Сразу появился настежь распахнутый шкаф, из него бледные ноги, удивленные пятки врозь. У него был поразительно маленький размер, ботинки казались почти детскими.
Воображение дорисовало эти детские ботинки рядом на полу. Один на боку, черные червяки шнурков вползают в нутро.
– Ты как? – спросил я глупость, лишь бы избавиться от этих босых пяток.
– Мне жутко… Ты приехать можешь?
Голос жены Любецкого неприятно задрожал, скуксился, всплыл кругловатый южный говорок, сейчас начнет реветь. Не жены, да, вдовы… конечно.
Вот ведь странность какая: в эти самые 3:33, когда я поднял трубку и расколотил стакан, она была еще жена, по крайней мере, в моей голове (а что же еще прикажете считать истинной реальностью, как не собственное субъективное мнение?), минутой позже – вдова.
– Вдо-ва, – я попробовал слово на вкус, расчленив по слогам: нет – скучное, неинтересное слово.
Не включая света, большим кругом обошел осколки стакана – острые мерцающие блики.
Прошлепал босиком на кухню, обшарил ящики, ища сигареты, открыл холодильник. Вспомнил, что два года как бросил.
«Повесился!» – злым молотком стучало внутри черепа.
