Тем временем божественный Гелиос почти достиг своего дворца, и густая синева заволокла небо, на поляну спустились лиловые сумерки, окутывая дубовые стволы мягким мраком.
Я подумал, что вскоре, коли судьба и боги будут ко мне благосклонны, смогу породниться с солнечным богом. Ибо по древним обычаям царем становится тот, кто берет в жены вдову или младшую дочь умершего анакта. Но наша мать Европа, дочь Агенора, воплощение Бритомартис на земле, покорная воле Зевса, собиралась передать власть одному из своих сыновей, и не искала нового мужа. Поскольку дочерей у Астерия не было, богоравная Европа приняла в свой дом лаконскую царевну Пасифаю, дочь Гелиоса, зрелую, мудрую и, как говорили, сведущую в древнем колдовстве жрицу. Я верил этим слухам: её родная сестра Кирка, владычица острова Эи, была известной на всю Ойкумену[2] колдуньей, которую боялись многие герои. Хотел бы я знать, такова ли нравом её младшая сестра?
Мои мысли прервало странное пение. Оно шло из глубины рощи. Множество женских голосов тянули заунывно и пронзительно хвалебную песню богине, подыгрывая себе на тимпанах[3] и флейтах. Она раздражала, навевала ужас, кружила голову до приступов тошноты.
Пение приближалось. Я попытался вслушаться в её слова, но и половину не разобрал: женщины трубно выпевали долгие звуки и проглатывали короткие, из-за чего их гимн сливался в бесконечные:
— А-а-а-а!!! У-у-у-у!!!
Вскоре вереница жриц с воздетыми руками, в которых шевелились живые змеи, медленно и торжественно выступила на поляну. Вела их наша мать, царица Европа, земная возлюбленная анакта богов Зевса. Её темно-бронзовая кожа при неверном свете луны казалась почти черной, седые волосы, тщательно завитые и посыпанные золотой пудрой, змеями спадали на плечи и обнаженную грудь. Время не имело власти над ней. Тридцать лет прошло с тех пор, как Зевс похитил молодую царевну из далекого Цура[4], троих сыновей родила она, и, тем не менее, сохранила маленькие груди, твердые, как неспелые яблоки, и узкие бедра. А талия ее так и осталась по-девичьи тонкой.
Эту крошечную, хрупкую женщину во дворце почитали и боялись все — и мужи, и жены. Даже анакт Астерий, бесстрашный воин, рядом с ней превращался в покорное, как жертвенный агнец, существо. Я не знал более властного и величавого смертного, чем моя мать. И с детства учился у неё умению держаться так, будто был на голову выше любого. Подражал её величественной осанке, тихому, всегда спокойному говору. Добивался божественной, что бы ни случилось, невозмутимости лица. Подолгу, перед зеркалом, повторял её улыбки, взгляды, достойные царя. Не скажу, что уроки давались мне легко. Но я добился своего: выучка взяла верх над горячим нравом. Имея дело со мной, люди довольно скоро забывали о моём маленьком, менее чем в три локтя
