— Нергал-иддин (Сын Нергала), ты — воин, тебя здесь не обидят…
Он удивленно поглядел на меня с высоты своего роста. Я достал меч и решительно перерезал веревки, спутывавшие руки раба. Тот с облегчением тряхнул затекшими кистями и начал сжимать и разжимать кулаки, разгоняя застоявшуюся кровь. Лапищи у него были такими огромными, что он запросто мог сомкнуть пальцы вокруг моей талии. Я опять потрепал его по руке, ободряя, и, позвав воинов, велел отвести к колесницам, а во дворце — вымыть, накормить и дать отоспаться. Кликнуть лекаря, чтобы осмотрел его раны. Кассит, было, напрягся, вслушиваясь в чужую речь. Ноздри его крупного носа расширились и заходили по-звериному. Но воины обращались с моим рабом без грубости, и он пошел за ними. Я проводил его взглядом.
— Убежит, — заметил Сарпедон и добавил не без шутливого ехидства: — И зачем он тебе, брат?
— Что? — рассеянно переспросил я и вдруг понял, что действительно не знаю, зачем купил этого пленника. Рассмеялся: — Решил обзавестись зверинцем и для начала приобрел медведя.
— Ага! Я же видел, как ты на него смотрел! Только посмей теперь посмеяться надо мной, когда я куплю хорошенького мальчика или девушку! — расхохотался Сарпедон. — Но вкус у тебя, брат, отвратительный. Фу, какая гадость! Мохнатый, огромный, вонючий, как циклоп! Воистину, ничто не способно сделать из тебя человека утонченного. Сколь ни скрывай свою суть за учтивыми манерами, сдержанностью и умеренностью, в душе ты останешься существом необузданным и диким. Ты поздно родился, Минос, твое поколение — первые порождения медного века — ушло в небытие.
Я опустил глаза, пряча злобный взгляд: не хотелось, чтобы Сарпедон узнал, насколько точны были его догадки, и как болезненно ему удалось задеть меня. Знаю, он не хотел, и я поспешил скрыть обиду за смехом.
— Ты пользуешься моей добротой, — прорычал я, сделав шутовски-грозное лицо. — Иному я не спустил бы таких слов!
Сарпедон слегка ткнул меня кулаком в бок, и мы, беззаботно смеясь, направились дальше…
Я перевел взгляд на Инпу:
— Ты удивлен, божественный?
— Ничуть. От тебя можно этого ожидать. Полагаю, что немного найдется смертных, похожих на Миноса, который, влюбившись, не смотрит на то, что он — анакт, а любимый — раб!
— Не всякий гепет сравнится с Нергал-иддином в благородстве! — воскликнул я.
— Разумеется! Ещё немного, и ты назовешь своего раба богоравным, — насмешливо отозвался Инпу и продолжил тоном велемудрого школьного учителя: — Я рад, что ты не лжешь себе. Смотри, ложь затемняет пути. Лгать пристало врагу. Ты, царь, можешь солгать вельможе, возлюбленному, матери, другу. Но никогда не лги себе, сын бога. Ибо, привыкнув к этому, ты потеряешь пути, по которым шествуешь, и попадешь в бездну, кишащую крокодилами и змеями. Если бы ты назвал мне имя Милета, я заставил бы тебя смотреть в сердце свое пристально-пристально и искать другого ответа. Но ты — хороший ученик. Моё Ка довольно тобой!
