– А памятники разве ходят?
– Э-э-э, молодой человек, – укоризненно сказал памятник Рабиновичу. – Я вижу большую небрежность в вашем образовании. Памятники не только ходят, они даже скачут. Или вы забыли, как скакал по Петербургу Медный всадник за бедным Евгением? Еще как скакал, я вам скажу! Нынешняя молодежь в Одессе думает, что «Петр I» – это только салат из меню кафе «Фанкони», которое, кстати, теперь расположено не там, где раньше. Таки нет – это еще и памятник. А как ходил Командор! Боже мой, как ходил Командор! Он же не ходил – он ступал! Вы можете себе представить, чтобы я ступал, как Командор? Нет, вы не можете себе это представить. И правильно! Потому что я не Командор, я – Рабинович. А это говорит о многом, если вы понимаете.
– Но все эти памятники выдумал Пушкин, – упорствовал я.
– Э-э-э, молодой человек, – обиделся за Пушкина Рабинович, – Пушкин ничего не выдумал. Что он мог выдумать, этот Пушкин? Не хотите ли вы сказать, что он и Терца выдумал? – подозрительно спросил он. – Такое не выдумывают. Такое можно только породить. И он его, таки да, породил совместно с небезызвестной в ту пору в Одессе красавицей и воровкой Маней Терц, в девичестве – Матильда фон Рябоконь. А произошло это в июле 1823 года на шикарном ложе «Северной гостиницы», принадлежавшей известному французскому негоцианту Шарлю Сикару. Таким образом, Терц – внебрачный сын Пушкина. И чтоб ваш Синявский так был здоров, если он знает, в какую семейку он попал.
– Не верю! – категорически заорал я. – Ни одному слову не верю! Если бы это было так, все бы уже знали. Все загадки про Пушкина уже давным-давно разгаданы.
– Это не загадка, – возразил памятник Рабиновичу. – Это целый бином. Можете дать ему название «Бином Рабиновича». А? Хорошо звучит? И, между прочим, ни один бином еще не отгадали.
– Все равно не верю, – упрямился я.
– А вы проверьте, – поощрил Рабинович. – Обязательно проверьте. Правда, они, – тут он почему-то заозирался по сторонам, – они попытались замести следы. Они даже ту самую кровать, ну, вы понимаете, какую кровать, украли и куда-то дели. Но бог все видит. И каждая кровать, которой они пытались заменить ту, ну… вы понимаете, прежнюю кровать, так вот… все эти кровати тут же разваливались. И так разваливались, что ни один одесский столяр их не мог больше собрать.
– Подождите, но Синявский – это Синявский, а Терц – совсем другое дело.
– А что, вы их как-то отличаете? – удивился Рабинович. – Вы хоть знаете, что у них на двоих была одна общая жена? Милая, надо сказать, женщина. Не дай бог такую в дом. Чтобы люди не подумали что-нибудь лишнее, она выступала сразу под несколькими фамилиями, и даже, скажу вам по секрету, имела не один день рождения, как у всех людей, а целых два. Так вот, даже такая жена их не отличала. Впрочем, как и они ее. Когда она по утрам спускалась к завтраку, они ни за что не могли понять, какая из них будет разливать чай – та, что родилась до Нового года, 27 декабря, или та, что появилась на свет после него – 4 января. А вы говорите.
