Вот так она высказалась. И просчиталась.
Хотя, с другой стороны, права, конечно. Какой из поэта демократ? Поэт обязательно должен быть или царь, или раб, или червь. Или все сразу, как Державин. Из поэта демократ, прямо скажем, никакой. Как и из генерала. Не зря покойный генерал Лебедь любил говаривать, что генерал-демократ – то же самое, что еврей-оленевод. Хотя ему однажды привели такого, где-то на севере Красноярского края обретался. Весь в шкурах, в пимах, на бороде – сосульки, а на дворе оленья упряжка дожидается. Вот, собака, устроился! Генерал потом неделю в шоке был, никак поверить не мог.
* * *
И пока они спорили и пили, жрали и предавали, толкались локтями и вырывали друг у друга куски из горла, пока они презрительно кривлялись с экранов телевизоров и искали во вновь отстроенных церквях уже давно убитого ими бога, снаряды все летели и летели над головами, разрываясь то далеко позади, то где-то рядом, и с глухим грохотом раздирали воздух. Автоматные очереди отвратительно скрежетали о бетон блокпоста. А эти дети, зачем-то наряженные в военную форму, даже и не думали отстреливаться. Они лежали плашмя у стен, закрыв головы руками, и не шевелились. И только матерый капитан-собровец, перебегая от одной щели к другой, отвечал короткими очередями, улетавшими в сереющую пустоту.
– Что с них взять? – сказал капитан, когда все затихло. – Пацаны и есть пацаны.
Я выглянул из укрытия. Все вокруг было перепахано снарядами. На бруствере ближайшего окопа распластались убитые мальчишки. От выдвинутого вперед капонира шел едкий дым – горел подбитый бронетранспортер. Неожиданно свалившаяся тишина обнажила мертвую землю.
Оглянувшись, я увидел, что на бетонной стенке блокпоста зачем-то висят большущие электрические каминные часы. Они отставали минут на сорок – ровно на то время, что шел бой. Ерунда какая-то. Здесь не было никакого времени. Здесь не было никакого электричества. Часы просто не могли здесь идти.
– Дневальный! – закричал капитан, заметив мой взгляд. – Про часы забыл!
И я увидел, как молоденький солдат, ухватившись за огромные стрелки, вручную двигает время.
* * *
И наступило время раба.
Под знаменитый чеховский призыв выдавливать из себя раба по капле, под лозунги о суверенном человеке, под умиленные рассуждения о пришедшей наконец свободе – наступило время раба. Расколотые и разобранные на части люди наскакивали друг на друга, как слепые айсберги в океане. Предательство стало нормой, и многие, позабыв обо всем, цинично, зачастую преследуя совсем уж копеечные цели, предавали всех и вся, обрекая ближних на нищету и погибель. Еще совсем недавно гордые и независимые – люди жадно брали деньги из рук, вымазанных кровью войны. Бывшие жертвы охотно менялись местами с палачами. Трусость и подлость стали обычными средствами достижения цели.
