Но поскольку, как уже неоднократно было сказано, я не писатель, то и бури на меня не действуют. Однако же и я сразу не сообразил, что эта неожиданно свалившаяся с небес болезнь может быть заразной.
– Господа! – обратился я согласно веяниям нового времени. – Ведь очевидно, что человек немного приболел. Зачем же устраивать театр из больницы? Заберите своих котов и расходитесь.
– Не мешайте нам слушать! – зашикали на меня со всех сторон. – Не каждый день услышишь правду.
И тут я понял, что зараза распространяется гораздо быстрее, чем я предполагал, и может, чего доброго, выйти за калитку писательского дома. И вызвал «Скорую». А когда к ночи, наконец, она приехала, критик заупрямился, воздел руку к небу, принял позу древнегреческого трибуна и стал требовать свободы слова, собраний и вероисповеданий (это после шести-то часов выступления без регламента). В чем его все и поддержали. Потому что именно к вечеру он перешел к глубокому анализу творчества собравшихся перед ним писателей. Но не успел закончить по причине приезда «Скорой помощи». А дослушать всем хотелось. В общем, перед отправкой в неблизкий путь критик потребовал учинить опись не только его личных вещей, но и личных вещей всех последних президентов России и их жен. Что врачами и было исполнено в точности.
Облегченно вздохнув, я отправился к телевизору смотреть последний выпуск новостей, где ведущая между делом сообщила, что состоялась очередная конференция Союза писателей, на которой жесткой критике был подвергнут композитор Антон Рубинштейн и его братья, тоже Рубинштейны. А также о том, что магнитные бури сегодня только начались и завтра продолжатся с новой силой.
Испугавшись, я перешагнул через природную робость, собрал творцов и доложил, что по телевизору объявили указ президента, по которому завтра в связи с магнитными бурями строго-настрого запрещено не только писать, но даже прикасаться к перу. Писатели сразу стали кричать: «Долой диктатуру!» И почему-то: «Даешь демократию на село!» А один меня вообще Бенкендорфом обозвал. Ладно еще не Навуходоносором. Хорошо, говорит, выглядишь за наш счет, богатеешь на бедах народа.
В общем, тут же всех котов со двора как ветром сдуло.
* * *
Может, я и вправду хорошо выгляжу, не знаю. Но в заблуждение многих ввожу. Хотя что на мне такого уж надето? Ну, шарф, как уже было сказано, английский от Розановой. Плащ и цилиндр с витрины дома Гюго. И кроссовки драные. Но это же еще не повод, чтобы делать меня гидрой капитализма. Тем не менее один уже покойный критик, бунтовавший по молодости еще в «Новом мире» Александра Твардовского, даже целую статью в «Литературную газету» написал, где обвинял меня в том, что я подозрительно легко приспособился к капитализму и теперь чуть ли не оптом скупаю дома и яхты. Это я-то! Сам писал пламенные статьи в защиту капитализма, а как этот самый капитализм наступил и оказалось, что на пенсию капиталистическую даже умереть нельзя толком, так сразу я виноват. А у меня, между прочим, ни дома, ни зарплаты, ни даже командировочных. И если уж опять зашла речь о Бенкендорфе, то Бенкендорф, между прочим, Пушкину этих самых командировочных целую тысячу рублей отвалил. Это когда ведомства государственной коллегии иностранных дел коллежский секретарь Пушкин А. С. был отправлен к главному попечителю колонистов южного края генерал-лейтенанту Инзову в Кишинев. Тысячу рублей! В ссылку! Так кто же виноват? Я или Пушкин? На эти деньги он в Кишиневе неплохо, кстати, жил. Пил шампанское, гулял и на одежде не экономил. И правильно делал. Не успеешь вовремя переодеться или спрятаться, как живо на тебя какой-нибудь критик найдется.
