Впервые в жизни он опаздывал на экстраординарное заседание кафедры, где должна была утверждаться очередь на защиту.
Незнакомка улыбнулась грустной виноватой улыбкой, стала за его спиной и положила свою прохладную ладошку на раскаленный лоб Фомы. И это было так естественно, что он перестал дышать, чтобы не испугать эту робкую ночную птицу счастья. От ее ласкового сочувствия повеяло чем-то невероятно давним, но очень родным. Золотистым морозным духом соломы, которая потом взрывалась молочным дымом, превращаясь в изначальную тепловую энергию, в соломенное солнце, предзакатно угасавшее в печи. «Ты болен, Фомушка?» — спросила тогда мать, склоняясь над ним, вбирая в свою шершавую прохладную ладошку частицу его раскаленной боли, его недуга.
И Фома ощутил удивительный покой. Можно ли сердиться на собственное сердце, когда оно болит, раздваиваясь? И он с неизведанной смелостью решил: пусть Незнакомка посидит тут до вечера. А там посмотрим. Он запер свою невесту вместе с котами на три замка.
Водянистый опаздывал на кафедру. Он бежал по улице, расталкивая закутанных прохожих, выдыхая клубки пара, и его душа опережала тело. Пухлый портфель с папкой оттягивал руку, будто там лежал украденный на стройке кирпич.
Свою диссертацию мудрый Фома строил так. Пригнал бульдозер и расчистил квадрат. Натаскал на площадку железобетонные блоки из чужих книг и начал выкладывать. Старая панель, тонкий слой собственных чернил. Снова чужой кирпич. Вот тут поплюем, а тут подмажем. День за днем, этаж за этажом, абзац за абзацем. Его типовая диссертация хорошо вписывалась в микрорайон точно таких же. Он не так глуп, чтобы придумывать воздушные замки. Водянистый прекрасно знал, что главное в диссертации — это длинный список литературы в конце. Естественно, чем шире основа, тем выше пирамида.
Стандартная? Пустое. Век такой: стандартизация и унификация. Время одиночек в науке миновало. В научных подразделениях нужно шагать в ногу, скосив взгляд на грудь четвертого человека. Выскочки не нужны. Так думал Фома, когда его начинали тревожить сомнения, есть ли у него талант. Он ведь бездарность.
Так что из этого? Он уже был на седьмом этаже, а где-то далеко внизу ездили на заводы, устанавливали психологический микроклимат в коллективе его умные однокурсники, хотя сами грызлись в тех лабораториях из-за премии за малую механизацию. Спорили на ножах, кто лучше знает человека: психология или литература, а он, глупый Фома, над которым все смеялись, потихоньку лез на четвереньках на неприступную гору, осмотрительно обминая колючие тернии, и уже видел снежно-белую вершину карьеры, вот-вот намереваясь ухватить свои кандидатские рубли.
