жене — но только в гавани Клетноса я понял, что эти слухи, как ни объяснима была ошибка, являлись все же ошибочными.
Ибо, когда преданный Костас помогал старухе выйти из лодки, она наступила на край своей шали. Шаль и платок составляли единое целое, и неловкое движение на миг приоткрыло ее лицо, шею и плечо над левой грудью. И в этот миг невольного обнажения я впервые увидел полностью ее лицо… и красные шрамы, шедшие вниз от ключицы!
Наконец мне стало понятно ее странное, гипнотическое влечение к Хаггопяну — такой же магнетически и нечестиво притягательной казалась опьяненным жертвам ужасающая миксина из его рассказа! Стало понятно, почему меня поразили ее классические, почти аристократические черты — теперь я осознал, что это были черты одной известной афинской модели! Третьей жены Хаггопяна, вышедшей за него замуж в день восемнадцатилетия! И потом, когда мои смятенные мысли снова обратились к его второй жене, «похороненной в море», пришло последнее озарение, и я наконец понял, что имел в виду армянин, когда говорил: «Одна, подобная мне, уже ждет меня, а другая вскоре придет!»
Морли Робертс
КРОВАВЫЙ ФЕТИШ
Лес за палаткой кишел жизнью, как всегда бывает в африканских тропиках. Птицы кричали с темных деревьев хриплыми странными голосами: хотя по лесу уже ползли тени, солнце еще не опустилось за западными равнинами, по которым текла к морю река Киги. Обезьяны трещали и завывали, а над самой землей звучал гул миллионов насекомых — неумолчный шум джунглей.
Больной, лежавший в палатке, беспокойно пошевелился и посмотрел на своего товарища.
— Дайте мне что-нибудь выпить, доктор, — сказал он.
Врач поддерживал его голову, пока он пил.
— Там были какие-нибудь ваши лекарства? — спросил больной.
— Нет, Смит, — сказал доктор.
— У меня тошнотворный привкус во рту, — сказал Смит.
— Я долго не протяну, старина.
Доктор Уинслоу посмотрел в лес, в ночь — темнота наступила резко и внезапно.
— Вздор, — сказал Уинслоу. — Вы будете жить, привезете домой свою коллекцию и станете еще более знаменитым.
— Выходит, я знаменит? — отозвался Синикокс Смит. — Вероятно, в своем духе… Думаю, мало кто столько знает об этих местах и их дьявольских обычаях. Все это признают, точнее сказать, все, кроме Хейлинга.
Он нахмурился, упомянув это имя.
— Хейлинг не лучше невежественного дурака, — сказал он. — Мы-то с вами видели здесь странные вещи, доктор.
Доктор вздохнул.
— Допустим, — сказал он. — Но как глупо было с нашей стороны вообще оказаться здесь.
