В этом году лето было жаркое. После дождливого мая в июне Москву засыпало щекочущим носы тополиным пухом, и стало трудно с водкой. Зато появился американский спирт «Рояль». Вырви глаз. И Чуваш стал его разводить по технологии. В спирт лил воду. Пятьдесят на пятьдесят. И ждал, когда пройдут в бутылке химические заверти и можно будет предлагать мужикам.
Тёплое пойло разрывали после очередной халтуры за маленьким фанерным столиком перед вагончиком, чтобы и дальше пёрло, чтоб не на одну зарплату жить.
– Скажи, Фатим, – обращался ко мне Василий, когда богатырь Кузьма уже хрустел головкой зелёного лучка с ближайшего рынка, которым торговали с прилавков местные «колхозники» армяне, а тощий Леонид садил сигаретой, – а почему меня бабы не любят?
Закусывали третий стопарь жгучки. Чуваш пьянел быстро. С его небольшим росточком и щуплостью много не надо было. Поэтому расходиться ему не давали. Наливали меньше всех. Он сначала обижался. А потом, когда несколько раз просыпался в неизвестных местах, обобранный до нитки и без документов, понял, что коллеги желают ему добра. И не возникал больше.
– Маленький, да? Худой, да? Злой я разве?
Я утешал Чуваша. Говорил, что просто не встретилась ему ещё его любовь. Что придёт время и всё у него будет. И баба. И семья. И дети. И свой дом. Врал ему. Но врал уверенно. Потому что сам был дурак, сам верил, что каждый должен быть счастлив по-человечески.
По-человечески в реальности была у самого жена не подарок. Да сынок давал прикурить в свои восемнадцать. Пьянствовал с дружками. Надо было откупать от армии. Жена даже в ноги мне падала. Дать денег. Отмазали. С шизофренией. И кучей денег врачам и военкому.
Леонид докурил. Встал со своего места. Взял пластиковый дипломат.
– Я, ребята, кажись, напился. Пойду. В электричке ещё два часа трястись.
Леонид, закурив, ушёл, а Василий в который уж раз начал вспоминать свою Олёну из Полтавы:
– Эх, моя любовь тама-та осталась. На Украине. Рядом с частью, где служил. На краю села жила. Грудь – шо две планеты. Как прижмёт на сеновале – того гляди задохнёшься меж ими. Я ей сено косил. Она со мной в игрушки играла. Я ей воды наношу – она со мной опять шалить. Потом меня арестовали. Я с командиром из-за гуся поругался. Играли взводом в футбол с местными после сбора урожая. Мы канистру бензина поставили. А они притащили живого гуся. Я на воротах стоял. По пенальти мы выиграли. Они нам гуся отдали. Мы на радостях бензином их педики заправили. Забили гуся. Стали на костре печь. Кто-то горилки притащил. И тут командир. Гуся вернуть. Горилку выбросить. Меня, как взводного, на кичу. На кичу! Олёна плачет. С меня ремень снимают и полотенце через шею вешают. Семь суток ареста. А на киче ещё подрался с одним припадочным из-за места. Отправили на гарнизонную кичу ещё на три месяца. Потом в другую часть. Не видать мне было Олёны…
