Зимин не ожидал того эффекта, какой произвели его слова. Он приготовился к тому, что старый чоновец либо вовсе останется безучастным, либо начнет открещиваться, отнекиваться, негодовать, требовать доказательств, грозить жаловаться – что угодно из этого. Или все разом. Мусатов же глядел на него завороженно изумленными глазами. Так, как будто Зимин был ни больше ни меньше свидетелем, очевидцем того бесконечно далекого события.
– Не утаил, – отрывисто сказал Мусатов, глядя мимо Зимина.
В волнении встал из‑за стола. Неловко убирая руку с часов, едва не смахнул их на пол.
– Не утаил, – повторил Мусатов. – Открыл шкатулку, толком не успел заглянуть в нее, подъехал на коне командир.
– Тютрюмов, – уточнил Зимин.
– Он. Забрал часы и шкатулку. Сунул за пазуху и велел молчать, забыть. Сказал, что военная тайна.
– Присвоил?
– Не знаю. Больше никогда не видел.
– А как же часы у вас?..
– Через день перед строем вручил их, – Мусатов кивнул на стол, – со своей дарственной надписью.
Зимин, не встречая возражений, опять взял в руки часы, открыл крышку.
– М‑м. Так ниже, выходит, была тютрюмовская надпись?
– Его…
– Сами стерли?
– Сам.
– Что так?
– Нужно было, и стер.
– В тридцать седьмом?
– Раньше. Что тебе все докладывать… И хватит. Устал я, парень. Ты бы шел, – попросил Мусатов.
Вид у прославленного пихтовского ветерана впрямь был неважный. Лучше оставить его в покое. Зимин попрощался.
На двери дома Марии Черевинской, дочери пасечника, висел замок.
– Укатили по грибы всей семьей, раньше как затемно не объявятся, – объяснила приглядывавшая за домом беременная женщина‑соседка, прежде выведав у Зимина, кто он и по какой надобности к Черевинским. – А надежней завтра раненько Марию застать, она за пятнадцать минут до семи на работу в смену из дому выходит.
– Понятно…
Церковь‑склад виднелась среди высоких старых тополей в конце улицы, и Зимин неспешно побрел к ней.
Днем охрана не выставлялась. Беспрепятственно через пролом в заборе он ступил на территорию, прилегающую к церкви. Около старого колодца, куда пьяный стрелок Холмогоров уронил наган, высилась куча ссохшейся земли вперемешку с илом – явно продукт продолжившихся поисков клада после того, как пожарный вытащил со дна вместе с наганом и чугунок, наполненный царскими романовскими деньгами. Теперь уже не три, а только два лиственничных венца торчали над землей: верхний пошел на то, чтобы кое‑как прикрыть отверстие глубокого колодца. Щель между бревнами в одном месте была опасно широкой, так что Зимин счел за лучшее снять с забора несколько висевших на честном слове досок и заложить ими эту щель.
