Время все ставит на свои места. Обида на родителей забывается, начинаешь жалеть их: горемычные, не могли понять, что тогда было у нее на душе... Сплетниц слушали. Простила их Теклюшка, давно простила, еще когда живы были, часто домой приходила... И баб-сплетниц простила, думая — не дай бог никому из вас моей судьбы, не вникая, какая судьба у каждой из них. Одно знала, что своя судьба у нее и у Иосифа...
И об этом говорили они в ту их первую ночь на хуторе в чужом доме. Говорили без обид, не упрекая друг друга в том, что с ними случилось. Пожалуй, и он, и она подсознательно одной фразой находили оправдание всему тому, что у них сложилось не так, как надо: «Молодые были, в головах — ветер.» И этим якобы все было объяснено. Здесь твое будто и не твое: фраза-то вкоренилась в жизнь людей неизвестно с каких времен, бытует, надо — бери, ни у кого не спрашивая... А если твое, так это то, что с тобой было до того, как за эту спасительную фразу ухватишься... Только не очень-то она спасает. Ведь то, что когда-то очень больно прошлось по душе, будто выжгло все там, оставив на многие годы пустоту, со временем все равно напомнит о себе. И тогда вновь всколыхнется душа, пусть слабо, еле заметно или, точнее сказать, когда почувствуешь внутри себя боль, пусть не такую жгучую, как в молодые годы, тогда казалось, мир рушился, значит, жива она, душа твоя... Тогда и жалость появляется, к себе и другим...
— Как же я жалела и жалею тебя, Осипка, чтобы ты только знал, — который раз говорилаТеклюшка. — Упал ты, когда Авдей вез меня венчаться, под копыта лошадям, так я за тебя так испугалась, что думала, умру на месте. Хотела так закричать, чтобы мир содрогнулся, чтобы все перед тобой окаменело, а не могу и звука исторгнуть... А когда увидела, что лошади взвились над тобой и остановились, — очнулась: живой мой Осипка, живой... Хотя и до этого без тебя была если не мертва, то сама не своя. Как заговоренная, словно очумелая была. Когда родители от меня отвернулись, сама к нему пришла. Не помню, говорила ли что ему. Одно помню, усмехнулся он очень нехорошо, смял меня, на кровать бросил, кофту на грудях разорвал... Я слезами давилась, глаза лоскутьями кофты закрывала... А потом делала все, что он велел: куда идти, ехать, что говорить...
После поняла, что покорилась ему во всем, — одна я на всем белом свете — отвернулся ты от меня. А тогда, когда увидела, что ты живой, — все во мне вспыхнуло, оживило окаменевшую душу... Помнишь, как к тебе бросилась?
