Он тогда еще ничего не знал о том, что было с ней все эти долгие годы их разлуки, не представлял того, что она пережила как жена Авдея, и здесь, и в Сибири. Но когда говорила, что ей с ним, Иосифом, ничего не страшно, понимал — жизнь ее с Авдеем была ужасной. Понимал, что Теклюшка решилась убежать из ссылки не только потому, чтобы его увидеть, — очень тяжело ей было на чужбине, — а потому, что на своей земле хотела умереть. Понимал также, как нелегко ей было идти по чужой земле, и если бы не добрые люди, встречавшиеся на ее пути, давно бы ей лежать где-то там.
К хутору плыли долго. Хотя река осенью уже не такая быстрая, как весной и в начале лета, местами даже мелкая, но челнок назад толкала, и не слабо. Уже и тогда не очень сильный Иосиф — годы брали свое, ощущал это хорошо. Хотя сразу же, как посадил ее в челн, напрягаясь всем телом и чувствуя силу в руках, решительность и даже какую-то злобу — будто бросая вызов реке, словно живому существу, которое вознамерилось препятствовать ему, понимал, что уходит силушка, уходит...
Реку он хорошо знал с детства. Как говорят, на реке родился. Ее нельзя было изъять из его жизни, отобрать, запретить к ней приближаться, как нельзя было отобрать землю, лес, воздух, небо.
Раньше река всегда разделяла его и Теклюшку. Он жил на правом берегу Дубосны, она — на левом, далеко, за десяток верст от него. В молодости, когда встречались, летом он плавал к Текле на лодке, прятал ее в заводи, подальше от деревни, чтобы не заметили местные парни, потом шел к ней на встречу. Обычно встречались где-нибудь в укромном месте, заранее договариваясь.
Бывало, простаивали под каким деревом ночь напролет. А утром, когда она бежала домой, Иосиф против течения плыл в Гуду, усталости не чувствовал, греб так, что гнулись весла...
Плавал он к Теклюшке и такою порой, как сейчас. В такое время, еще не осеннее, но уже и не летнее, когда вез ее в челне по реке из города на хутор, Дубосна была спокойной, словно выдохлась за весну и лето. Она уже не бежала, а тихо, будто в каком-то раздумье катила свои воды.
Тогда Иосиф как только мог быстро гнал челн, но все равно его суденышко скользило по реке осторожно, почти беззвучно. А сам он все время был в напряжении, натянутый, словно тетива, готовый ко всему, что только могло произойти с ними на реке.
Весло, а где надо было, и шест, держал сильно, часто поглядывал на Теклюшку, на ее лицо: спокойная ли... Смотрел на нее — седовласую, смуглую, со сплетением морщинок под закрытыми глазами и на опавших щеках, вокруг обветренных и местами потрескавшихся губ, а видел совсем иную — молодую. Видел ту далекую, которую так сильно любил: светловолосую, со всегдашней легкой полуулыбкой на пухлых губах, розовощекую, с веселым блеском голубых глаз... И кажется, ощущал, как вокруг нее колеблется какой-то неуловимый, еле заметный свет, тот свет, который когда-то пьяняще манил к себе, с которым он очень хотел соединиться, но так и не смог...
