Белесая щетинка усов вздрогнула.
— А когда вы спросили вашего приятеля, отчего он так запыхался, что он вам на это ответил, господин Видершейн?
Письмоводитель словно с головы до ног налился крутым кипятком, он буквально онемел и успел только подумать: «Ах ты, лживая собака!»
— Может быть, вы шли туда без всякого намерения убить господина Молитора? Может быть, вы лишь в ходе беседы пришли в ярость? Тогда дело обстояло бы для вас благоприятнее.
— Боже мой, да я с ним и не разговаривал вовсе. Он лежал уже мертвый, когда я вошел.
— Тэк-с.
Письмоводитель вытаращил глаза.
— Сперва вы говорили, что вообще там не были, а теперь? Вы меня, видно, за дурака считаете. Нехорошо, нехорошо.
Господин Тэкстэкс обиженно вздохнул.
Держа в одной руке пачку векселей и судебных постановлений, а в другой — плетку, он спросил:
— Чему же теперь прикажете верить? Преднамеренно? Или в припадке гнева?
С Оскаром творилось примерно то, что с гостем на свадебном пиру, который давно уже по горло сыт, а все ест да ест и пьет да пьет, пока его вдруг не вывернет наизнанку. Слова сами рвались из него. Плечи дрожали. Наручники позвякивали. Он переводил молящий взгляд с господина Тэкстэкс на письмоводителя, а с того на секретаря. Его толстые негритянские губы посинели, даже стали тоньше.
— Я хотел его упросить — я все скажу теперь, — хотел упросить отдать мне мой трактир в аренду. Теперешний владелец прогорел. У него не было такого подспорья, как клубы. Я позвонил… А ко мне члены общества «Голиаф» и «Деньги на бочку» опять станут ходить. К теперешнему они не ходят. Как-никак я основатель. Вот я и хотел все это ему объяснить. Я позвонил, целых три раза позвонил. Дверь была открыта. Тут я слышу какой-то шорох. Вхожу, стучу в одну дверь, в другую и жду. Неудобно входить в чужую комнату, когда не говорят «войдите». Открываю дверь в спальню, гляжу, а он на полу в луже крови. Клянусь, все было именно так. Клянусь!
И опять взгляд его перебегал от одного к другому, стараясь понять, верят ли они ему. Набравшись новых сил и наполнив грудную клетку воздухом, которого должно было хватить на целых десять фраз, он продолжал:
— Сперва я хотел позвать фрау Юлию. Но тут сам не знаю, что со мной сделалось, — у него в руке зажаты были банкноты. И я побежал. Вот и все.
Письмоводитель обрел дар речи с такой же внезапностью, с какой запускается мотор, когда включат рубильник.
— И ты думал, болван ты этакий, что тебя никто не видел? Ну и болван, чистой воды болван! И это в Вюрцбурге, где у каждой булыжины на мостовой глаза имеются!
