В который раз прикидывал Оскар в эти ночи, сколько нужно времени хорошему пешеходу, чтобы пройти от его дома до господина Молитора и оттуда до письмоводителя; начав с двадцати минут, он дошел до восемнадцати и, наконец, до шестнадцати.
Все свои надежды Оскар возлагал на то, что оставался без свидетелей всего одиннадцать минут: ровно в половине восьмого с ним перед самым домом поздоровался полицейский надзиратель, а уж без девятнадцати минут восемь он столкнулся с письмоводителем в дверях его квартиры. Тщетно старался он уверить себя, что никто не видел, как он бежал сначала по темной уличке, а потом по набережной, также погруженной во мрак.
Под утро, когда в камеру проникал серый рассвет, он принимался читать надписи и разглядывать рисунки, которыми сплошь были испещрены стены камеры.
Взгляды и судьбы бесчисленных бродяг нашли здесь краткую и выразительную формулировку. На каждой стене десятки романов! На выкрашенной в светлую краску железной табличке, тоже исчерканной вдоль и поперек, значилось: «Порча стен надписями строго наказуется».
Тридцать семь виселиц насчитал Оскар! Изобразить их проще простого: длинная черточка книзу, поперечная покороче сверху, и на ней вытянутая фигурка из черточек.
Вошли двое надзирателей, надели на Оскара наручники и повели по узенькой витой лестнице, которая бесконечной спиралью уходила вверх под самую крышу, в тюремную фотолабораторию.
Он должен был оставить оттиски пальцев на мягкой, как каучук, пластинке. Потом фотограф, с клинообразным брюшком и такой же бородкой под широко открытой смеющейся пастью, снимал его, ободряюще приговаривая:
— Это ничуть не больно. Только не шевелитесь!.. Ну вот, и с вас даже денег не просят. В моей коллекции я вам уделю самое видное место.
И, раскланявшись с кровожадной игривостью, фотограф, весьма довольный собой, стал вертеться возле своего черного ящика. На Оскара снова надели наручники.
На столе следователя Тэкстэкс, который сидел, задумчиво откинувшись на спинку кресла, сложив руки под белоснежными своими гусиными перьями, стояла пивная кружка и в ней несколько тоненьких буковых веточек с крохотными, едва распустившимися листиками, глашатаями весны.
— Почему вы убили господина Молитора? — Следователь не изменил позы, даже рук не отнял от подбородка, только глаза его стали колючими.
— Я его не убивал, поверьте.
— Но вы, тэк-с, сделали все, чтобы навлечь на себя подозрения.
— Я так сразу и подумал.
— Тэк-с? А почему же вы так сразу и подумали, если вы не виноваты?
