Иностранец рассказывал об экспедиции, которую он вместе со своим братом, ученым-исследователем, предпринял в глубь страны к индейцам, где до них не был ни один белый.
Ханна видела туземцев-носильщиков, которые, услышав рев ягуара, падали на колени и простирали дрожащие руки к луне, следовала за экспедицией до того места, где носильщиков только под угрозой револьвера можно было заставить идти вперед; с пересохшим ртом слушала она, как экспедиция четверо суток оставалась без воды и чуть не погибла от жажды. Она переправлялась на каноэ через стремительные потоки, шла за растянувшимся цепочкой молчаливым отрядом по тропе, которую приходилось прорубать топором в девственном лесу, и наконец достигла областей, где жили еще неведомые племена.
— Сперва мы увидели двух молодых индианок.
— А как они были одеты? Было на них что-нибудь?
— Ничего! У одной пояс из цветов! Они стояли под манговым деревом и ни капли не боялись, совсем как антилопы, которым в иных местах у нас не пришлось еще узнать, насколько опасен человек. Взгляд у них был безмолвный и глубокий, как сама природа. Они были прекрасно сложены. Прекрасно! Почти так же хороши, как вы, прелестное дитя, только в вас наивная грация этих девушек волнующе соединяется с цивилизацией двадцатого века.
Некоторые слова он произносил с пафосом, звучавшим, впрочем, вполне прочувственно и живо. Томас видел, как он поднес ее руку к губам, причем немножко театрально, но с врожденным достоинством отвел левую руку в сторону.
Но вот иностранец снова уселся на край скамьи возле Ханны, приблизив лицо и жестикулирующую руку к самому ее лицу.
В это мгновение нежность вдруг перешла в такую нестерпимую боль, что все: и деревья, и куртина, и крытая аллея — закружилось вокруг Томаса.
И у Ханны взгляд был глубокий и безмолвный, она не подавала виду, что слова иностранца приятны ей, как душистый мед.
Они обошли подкову с желтыми тюльпанами и направились к выходу. На Ханне была ее маленькая фетровая шляпка без полей; узкие бедра стягивал широкий, красный как мак, кожаный пояс.
У кованых ворот она подала иностранцу руку и убежала. Томас пошел за ним следом. Засунув руки в карманы пальто, незнакомец шагал по главной улице, не обращая внимания на окружающее, он не смотрел ни на прохожих, ни на витрины и только с регулярностью стрелки башенных часов, рывком подвигающейся вперед каждые полминуты, оглядывал свои ноги, словно ему всякий раз сызнова надо было убедиться, что с него не сваливаются брюки: человек, занятый собственной персоной, одна уже походка которого указывала на то, что он и живет и познает жизнь только изнутри.
