У этих приземистых, тяжелых, упитанных животных с льняными гривами неисчерпаемый запас сил, и на груди у них мускулы так и играют.
На следующий день в пять утра Томас под руководством отца Ханны приступил, наконец, к прокладке труб для парового отопления, которое, как он надеялся, позволит снимать с опытного участка по пять урожаев в год. Все делалось собственными руками, так что отопление должно было обойтись сущие пустяки.
В восьмом часу фрау Люкс принесла мужу кофе и сообщила последние домашние новости:
— Тетушка требует мягкое кресло. Говорит, плетеное ей слишком жестко.
— Значит, то есть пусть покупает на свои деньги. Покричи, Ханне — значит, то есть, если она встала, — чтоб принесла мне большие клещи.
— Моей дочки и след давно простыл.
— Значит, то есть нашей дочки! — Ганс Люкс улыбнулся, что случалось с ним не часто.
— Я тебе сама сейчас принесу. — И тридцатипятилетняя фрау Люкс, которая была лишь немногим полнее дочери, и с легкостью и живостью восемнадцатилетней девушки перебежала через дорогу.
Томас уронил землю с лопаты, выронил и саму лопату. Руки и ноги у него онемели, словно вся кровь вдруг отхлынула от них. Он сунул обе испачканные землей руки в кадку: «Сейчас вернусь», — вошел в дом, надел галстук и пиджак и ровно в полвосьмого уже входил в знаменитые кованые ворота дворцового парка, где свистели на все лады сотни дроздов и, перекрывая этот ликующий гомон, заливались два соловья.
Но Томас не слышал ничего, не видел строгого благородства гладкого, как бильярдный стол, газона с огромной клумбой лиловых тюльпанов, окружавших каменный пьедестал богини любви, а позади меж двух шеренг старинных статуй террасу, сплошь заросшую вьюнком с белеющими уже кое-где среди зелени цветочками.
Над газоном стлалась густая пелена тумана, через которую, пронизывая ее и разрывая в клочья, пробивались зримые глазу косые лучи.
Он был слеп и глух ко всему. Он искал среди зелени желтое пятно. В ушах у него все еще звучали ее вчерашние слова: «…на второй террасе, у куртины с желтыми тюльпанами».
Этот ее тон был для него новостью. Каждый день и каждый час он открывал в ней что-то новое. Еще два года назад это была девчонка, на которую не обратил бы внимания ни один молодой человек. И откуда ни возьмись появилась эта новая Ханна. Она появилась, и ее уже нельзя было не заметить. Сама жизнь приняла ее облик, воплотилась в ней, и с тех пор открывалась ему неисчерпаемо многогранная в каждой черточке, в походке, во взгляде, в манере держаться, в каждом светлом взрыве смеха, произнесенном слове и даже в самом молчании, — вечно меняющаяся, вечно новая.
