Трое друзей спустились к набережной и сразу же наткнулись на толпу: рыбаки, женщины, ребятишки обступили старика рантье, который час назад глядел с моста в воду.
Прикрытый соломой, он лежал на мостовой. Торчали только размокшие штиблеты. Уже стемнело, и в изголовье ему поставили фонарь, бросавший вокруг багровый отблеск.
Сорок пять лет простоял он за стойкой своего винного погребка, день за днем разливал вино по стаканам, ласково и внушительно беседовал с посетителями, одним веским словом улаживая столкновения и споры, чувствуя себя неограниченным владыкой в своем маленьком королевстве; семидесяти лет, всеми уважаемым обеспеченным человеком удалился на покой, а несколько лет спустя, разоренный, подобно миллионам других несчастных своих соотечественников, попал в городскую богадельню.
— Не мог он жить в богадельне, и все тут. Кто-кто, только не он! Ничего удивительного! Такому человеку это зарез. А в его возрасте с начала не начинают, — сказал, побелев как полотно, Оскар Беномен и покосился на мокрые неподвижные штиблеты, словно видел перед собой собственную участь.
По спине у Оскара пробегали мурашки, и весь дальнейший путь он шагал, искусственно напружив мускулы. До самого дома портного Фирнекеза он не проронил ни слова и все время держался на шаг-два впереди остальных.
Слоновая улица начинается внушительной аркой с прилепившимся к ней старым-престарым домом. Дальше уличка все больше суживается, подобно слоновьему хоботу, и на самом узком месте, там, где двое прохожих едва могут разминуться, и жил портной Фирнекез, на редкость смирный человек, который ни в каком клубе не состоял, ни с кем дружбы не водил, никогда не засиживался с приятелями в трактирах, неделями молчал даже с собственной женой, и только когда что-то в нем перебродит, вдруг возьмет да и разразится перед первым встречным какой-нибудь неожиданной сентенцией.
Тридцать лет назад все лицо Фирнекеза, в том числе лоб и припухшие веки, покрылось сыпью, от которой он никогда не лечился, и со временем эта багрово-красная короста стала как бы его обычным цветом лица.
Фирнекез сидел на столе и шил, деловито вдевая и откусывая нитку. Жена принесла ему в треснутой чашке без ручки какие-то бурые помои вместо кофе. Фирнекез посмотрел на помои и вопросительно перевел взгляд на жену.
— Не заваривать же каждый раз свежий. Некогда мне возиться. Совсем с ног сбилась с Карльхеном. За ним нужен уход да уход. — Она сильно шепелявила. Серая кожа лица опускалась складками на огромный зоб. Перекошенная на сторону, всегда слюнявая нижняя губа свешивалась до самого подбородка.
