— И в розовом трико! — Однако письмоводитель кое-как справился с душившим его смехом. — Право, не знаю: фраки и лакированные туфли, проезд — да и ночевать где-то надо и все прочее, на это деньги нужны. И вообще!
— Если вы тем временем найдете себе другое, более солидное занятие, тем лучше! Но в нашем положении…
Каждый подумал о жене, о том, что давно не плачено за квартиру, о детях.
— Раз ничего другого не предвидится… Клеттерер, конечно, согласится. Он всегда горой стоял за искусство. А с похоронными венками справится его жена. Подумаешь, какие-нибудь две-три штуки в неделю… Фраки — вот в чем вопрос. И, конечно, мне надо будет разведать, где выступать, и чтобы от этого был прок.
— Да, фраки — это действительно вопрос!
Порыв ветра взметнул золу. Соколиный Глаз посмотрел вправо, но не сказал ни слова. Зола попала ему в глаз. Башенные часы пробили два. Все вдруг стало бесконечно унылым и беспросветным: и жесткая побуревшая трава во рву, и мокрые стены, и голые черные метлы орешника. Небо хмурилось. Все четверо молча встали. Они и сами внезапно постарели и осунулись.
А когда, спустившись с холма, они очутились в прилегавшей к нему уличке, такой древней, тихой, узенькой, кривой и серой, словно она была высечена в скале, надежда заработать что-нибудь своим пением показалась им и вовсе несбыточной.
Оскару пришлось пройти мимо «Черного кита». Это был своего рода подвиг. И то обстоятельство, что новый трактирщик тоже стоял на краю банкротства, служило ему лишь малым утешением.
Письмоводителя ждал дома на столе обед: тарелка чечевичной похлебки, уже успевшей остыть и покрыться серой пленкой.
— Разогрей.
Он откинулся на спинку стула, руки в карманы, и хмуро уставился в одну точку.
Тут он держался иначе, чем в обществе друзей, говорил мало, никогда не шутил, был вял и подавлен невозможностью найти работу. Когда ему случалось бывать дома, он часами простаивал у окна и не отрываясь смотрел вниз на старый мост. Он знал здесь в лицо каждого. И хотя всякий понимал, как трудно, даже немыслимо сейчас устроиться, письмоводитель стыдился, что более полутора лет слоняется без дела. Его тощая, преждевременно подурневшая жена недавно родила третьего ребенка и еле ноги таскала. Молча поставила она на стол тарелку с разогретой чечевичной похлебкой и провела рукой по волосам мужа.
Да и у Соколиного Глаза осталось в квартире — вернее, в единственной большой комнате с очень низким потолком — из мебели всего две кровати, стул да стол, накрытый серо-белой под мрамор клеенкой. Остальное все давно уже было описано, заложено, распродано.
