Словно затем, чтобы сделать это неудобоваримое общество уже вовсе нетерпимым, рассыпать его и снова составить, доктор Гуф окликнул асессора:
— Присаживайся к нам, дружище, присаживайся! По прическе вижу, что ищешь хорошей компании.
Один только Соколиный Глаз чувствовал себя превосходно. Он весело вскидывал голову вверх и вправо, чокаясь с сидевшей напротив двуликой королевой.
— Ну, как сбор? — осведомился Оскар у толстого Гамлета и с деланно безразличным видом уставился в пространство.
— Шекспир намного больше потерял, чем мы выиграли.
— Все же сбор, по-моему, должен…
— Как можешь о деньгах ты думать, Оскар, когда в душе у нас трагедии еще звучит развязка!
— Заткнись! — прошипел письмоводитель, имея в виду и того и другого.
— …по моему, должен составить никак не меньше ста пятидесяти семи марок. Я подсчитал.
Гамлет, мрачно насупившись, поделил эту сумму мысленно на восемь, после чего у него сразу вырос второй подбородок.
Красноватый отблеск лампы скупо освещал лица сидевшей за столом компании, резко отделяя ее от погруженного во мрак остального мира.
В дальнем углу чинно восседала кошка, с притворным безразличием наблюдая за возней двух крохотных котяток, которые задорно наскакивали друг на друга и тут же, сцепившись в клубок, валились на паркет; она медленно поднялась, длинными шагами, словно потягиваясь, пересекла весь зал и как особа, могущая себе это дозволить в силу своего материнства и положения в обществе, уверенно прыгнула к Ханне на колени.
Ханна погладила гостью — все, мол, в порядке — и опять посмотрела на доктора Гуфа. Но перед ней возникло лицо Томаса. Он брезгливо скользнул по ней взглядом и равнодушно отвернулся, как вчера в садоводстве, когда она пришла за салатом.
С того самого дня, когда Ханна побывала на квартире у доктора Гуфа, она жила в сумбурной неразберихе какого-то кошмарного сна. Она не могла решиться. Воля исчезла. Не могла выбрать. Кого же она любит? Пусть тот явится сам.
Доктор Гуф заметил двойственный взгляд Ханны. «Губы ее тянутся к кубку жизни, они плотно сжаты, но тянутся к кубку», — подумал он и уселся между сестрой и Ханной.
Он сидел очень скромно на краешке стула, немного позади, и старательно направлял струйку табачного дыма в сторону.
Квартет, актеры и асессор прекрасно спелись, вино смыло все границы.
Старый король рассказывал об овациях публики, относившихся еще к тем временам, когда его сизые отвислые щеки были розовыми и свежими и занимали подобающее им место. Горацио, чернявый юноша с безукоризненным профилем и вечно грязным бельем, которого Гуф видел с сестрой в берлинском ресторане-автомате, упивался мечтами о будущей своей славе. Гамлет вкушал вино настоящего.
