— Зря мы держим картонки стоймя, фраки съедут вниз и, пока доедем, совсем сомнутся.
Соколиный Глаз передал его слова по цепочке.
— Значит, то есть положить?
Письмоводитель неприметно кивнул.
Четыре пары рук одновременно захватили по картонке и повалили коричневую стену. После чего все снова застыли, серьезные и молчаливые, чопорно вытянувшись и слегка покачиваясь всем корпусом.
И железнодорожное полотно, и поезд, и шоссе с мчащимся по нему автомобилем (для сидевшего за баранкой шофера эта поездка останется венцом и украшением всей жизни), бежали бок о бок вдоль реки, выписывая зигзаги по долине, среди холмов с виноградниками и мимо уже дышавших вечерним покоем деревушек, обнесенных остатками средневековых крепостных стен.
Сестра Гуфа еще утром зашла к фрау Люкс и попросила ее на один день отпустить с ней дочку. Она ни на минуту не отходила от Ханны и только на время представления оставила ее наедине с братом.
Низкий зал как будто уходил в небо, ибо свет от большого шара из матового стекла, похожий на окутанный дымкой месяц, еле-еле пробивался сквозь толщу табачных облаков, плававших над головами зрителей.
От входной двери, где толстый актер в костюме Гамлета торговал билетами, и до самой рампы шли сплошные ряды столов и уже занятых скамеек. В боковых проходах толпились ребятишки. Официантки разносили пиво. И все же мимо кассы, подталкиваемые стоящими сзади, медленно двигались любопытные зрители. Еще не было восьми.
— Видали, какой сбор! А что если и нам поднять завтра цену на билеты? Брать за вход не тридцать, а, скажем, шестьдесят пфеннигов.
— Попробуй подыми! — съязвил письмоводитель.
— Значит, то есть а почему бы нам не брать, как они, по семидесяти!
Теобальд Клеттерер не сводил глаз с толстого Гамлета. Вручая билет какой-нибудь дородной деревенской красотке, тот все норовил ущипнуть ее за локоть. Тогда она покупала и программу.
Доктор Гуф, войдя с Ханной и увидев его уловки, поднял руку:
— Стой, брат Гамлет! Сдается мне, что у тебя румянец сильной воли не слишком блекнет от размышлений.
— Все может быть. Однако, сударь, тогда бы мы вовсе прогорели. Слабел бы иначе живой полет отважных предприятий.
— Браво, Гамлет! Браво!
Гамлет до последней минуты сидел у входа. И только после второго звонка исчез, унося под мышкой зеленую проволочную кассу.
Подобно тому как даже самые искушенные посетители премьер немеют перед таинством, когда в зале гаснет свет, а в кукольном театре округляются глазенки ребятишек, лишь только перестает играть шарманка, так и крестьяне поддались чарам искусства, едва лишь поднялся занавес. Шум внезапно умолк, голоса актеров достигали самых дальних уголков зала, и слова вбирались притихшей публикой не менее жадно, чем впитывает в себя влагу промокательная бумага.
