Он хотел привести поговорку «В чужом краю хлеб дешев, да пресен, а дома хоть кисел, да честен», но припомнил только конец, который несколько раз и повторил: «…а дома хоть кисел, да честен». Повиснув на локте у Оскара, он предостерегающе подымал кверху указательный палец.
Отец Ханны шел впереди. Десяток кружек пива был для него сущий пустяк. Он отличался железным здоровьем. Придется времени потрудиться, прежде чем в его черной, как смоль, бороде протянутся серебряные нити.
В приподнятом настроении друзья ввалились в мастерскую Фирнекеза. На стене рядком висели на плечиках четыре фрака.
Господин Фирнекез шил слишком длинной ниткой, ритмически выбрасывая и сгибая руку в локте. В движениях его чувствовалась какая-то торжественная важность. Голова была опущена, и он глядел исподлобья. Глаза налились кровью.
Рядом с ним на двух стульях стоял крохотный гробик и в нем — Карльхен.
Рука отца и белая нитка ходили взад и вперед над лимонно-желтым личиком.
На здоровяка Оскара смерть младенца не могла произвести особого впечатления. Теобальд Клеттерер на все тягостные события отзывался честным молчанием. Пришлось письмоводителю говорить за всех:
— Какая жалость. Отчего это он?
Господин Фирнекез сначала сделал еще стежок. Потом показал большим пальцем на кухонную дверь. И продолжал шить. Сделал еще два стежка и теперь уже головой и налитыми кровью глазами указал на кухню и повторил тот же жест большим пальцем. Смерть сына глубоко его потрясла.
— Кто его знает, может быть, это и к лучшему. Что хорошего увидел бы он в жизни! — сказал письмоводитель.
Это были не пустые слова, он это искренне чувствовал, выстрадал в суровом поединке с жизнью. Но проникнуть в сумрачно-беззвездный мир портного они не могли. Как часто прежде, когда в комнате никого не было и все кругом затихало, склонял он свое обезображенное коростой лицо над бельевой корзиной, позволяя маленьким ручонкам цепляться за его узловатый палец, и приговаривал: «Ах ты тютька, ах ты тютька!» Одно только словечко, бессмысленное словечко, но оно заключало в себе весь мир, все счастье портного Фирнекеза.
Жена приоткрыла дверь. Глаза ее распухли от слез. Черты плоского серого лица окончательно стерлись под ударами судьбы. Она качнула бессильно свисавшей рукой, хотела что-то сказать, но издала только нечленораздельный звук. Дверь закрылась.
Каждый нес свой фрак на сгибе правой руки. Шли молча, шеренгой. Если навстречу попадался прохожий, два фрака, уступая дорогу, отставали, затем снова присоединялись к первой паре. Поверх каждого фрака лежал белый жилет.
