— Значит, то есть пора за дело, Оскар.
— Завтра же еду в Оксенфурт. — Он подул на пену, дважды повернул кран — два коротких, точных движения — и выпрямился. — Завтра же все устрою. В то воскресенье, может быть, уже дадим первый концерт.
Танцевальный зал в Оксенфурте-на-Майне, где по субботам и воскресеньям иногда выступали заезжие актеры, принадлежал одному виноделу, с которым Оскар был знаком, он в свое время закупал у него молодое вино.
При мысли, что, может быть, уже в следующее воскресенье придется во фраке и в белом жилете выйти на подмостки и петь перед людьми, которые заплатили за это удовольствие наличными, письмоводителю стало жутковато.
— Не обзавестись ли нам и шапокляками? — Соколиный Глаз обвел всех вопросительным взглядом.
— А почему бы и нет! — без энтузиазма отозвался письмоводитель.
Анархист и карлик играли.
— «Орган»! «Орган»! — Все мужчины требовали сыграть «Орган».
Карлик не заставил себя упрашивать.
— Тогда, господа, попрошу всех закрыть глаза, — с улыбкой прошепелявил он.
Все зажмурились.
— Вот вы в церкви.
— В церкви.
— Запах ладана слышите?
— Слышим.
— Обедня кончилась. В церкви тишина. И вот звучит орган.
Гармонь заиграла хорал. Мощная волна звуков поднялась из недр басов, отхлынула, и, словно тая в небесном блаженстве, взмыл под самый купол ангельский хор звонких детских голосов, уступивших место замогильному напеву монахов, в сопровождении зловещих аккордов органа, из которых все явственнее и явственнее выделялась задорная песенка о монашенке, что в глухую ночь пробирается к монаху.
А пока карлик, подмигивая, подмаргивая и шепелявя, тоненьким голоском святоши так живо изображал эти любовные похождения, что фрау Юлия покраснела и не решалась глаз поднять даже на фрау Люкс, которая принимала эту шутку так же безмятежно, как и все в жизни, трое мальчишек спустились из окна спальни по зарослям плюща в монастырский сад, где приметили грядку ранней клубники. Крупные спелые ягоды рдели среди листьев, обрызганных сверкающими каплями недавнего дождя.
Комната Соколиного Глаза помещалась на втором этаже. Один конец длинной бечевки привязали к оконной задвижке, другой — к дужке корзинки для шитья фрау Юлии, после чего корзинка сброшена была на грядку, как удочка.
Работали молча и поспешно. За несколько минут три пары рук наполнили корзинку доверху.
Раздался вопль ужаса, для слов не хватило времени. Двое уже как обезьянки карабкались по плющу. А маленького Люкса, который всегда так углублялся в свое дело, что переставал замечать окружающее, успели схватить две молоденькие монашки. Худенькое тельце извивалось и барахталось, но силы были слишком неравны.
