Из кармана своего блузона психолог достала небольшой пульт дистанционного управления и помедлила, прежде чем использовала его.
— Вы уже приняли решение, Лея? Куда поедете, если покинете клинику? Обратно в Аргентину?
«Это было бы самое очевидное», — подумала я. Буэнос-Айрес был моим домашним очагом уже почти четверть века. Хотя у меня не было там семьи, но наряду с многочисленными хорошими знакомыми, были также несколько подруг — из которых, однако, ни одна не побывала у меня с момента аварии. Без сомнения, они бы обрадовались, снова увидев меня. Тем не менее, вероятно, никогда больше не избавилась бы в их присутствии от горького привкуса того, что ни для кого из них я не стоила воздушного путешествия над Атлантикой. Деньги не играли для них никакой роли, и они знали, насколько я пострадала.
Мне снова вспомнилось предложение, которое сделала врач несколько недель назад.
— Вы советовали мне на короткое время вернуться туда, где я провела дни перед аварией. И говорили, что это распространенный метод лечения при потере памяти.
Ина Бартольди кивнула, но скривилась, будто неосторожно посоветовала больному сердцем сразу после выписки пойти на тарзанку. Прежде чем я смогла ее о чем-то спросить, она включила проектор при помощи пульта управления, который послушно запищал и передал на стену картину, которая была мне уже знакома по более ранним встречам. Это была цветная препарированная съемка моего головного мозга. Области, отмеченные серым и черным, показывали более или менее поврежденные участки.
Всякий раз, когда одиножды в две недели я видела эти обновленные снимки, меня как электрическим ударом поражал ужас гораздо сильнее и глубже, чем любая другая информация, которую она мне давала, и вовсе не сопоставимая; к примеру, с фотографией аварии. На подготовленных снимках мой мозг выглядел так, будто был поражен коварной болезнью, которая медленно двигалась вперед. Я смотрела на черные точки, одинаковые метастазы, продолговатые тени, как туннели для кормления личинок, бесформенные произведения, как бактериальные культуры под микроскопом.
И все же, впечатление о постепенно прогрессирующей болезни вводило в заблуждение. Разрушение, забвение, непосредственно переходило к смерти, от одной секунды к следующей. В некотором роде, смерть действительно захватила меня четыре месяца назад и увлекла за собой. Было так, будто я вообще некоторое время не жила. Почему я возвратилась назад в Пёль? Что я там делала? Зачем я села в этот автомобиль, который, определенно, не был моим, в день своего прибытия? И почему случилась эта авария на сухом, почти прямом отрезке?
