— Первый мед, конечно. Был интерном. Потом работал в реанимации.
молчание.
— Есть какое-то препятствие, которое мешает вам со мной говорить?
— Кажется, есть.
— Поясните.
— Чёрт… Не знаю. Не могу сказать ни точно, ни приблизительно. Куда-то пропадают все слова. И всё вокруг — словно через мутное стекло.
— И всё-таки вы довольно точно описываете своё состояние.
— Это даётся нелегко.
— Поработайте ещё немного. Можно и не говорить.
— А что вы от меня хотите, чёрт побери?
— Напишите.
— Зачем? У меня нет такого дарования!
— Будет легче. Запишете — сможете подумать, исправить. Отыскать слово.
молчание.
— Попробуйте. Всё равно тратите время даром. Лучше записать историю, чем пить препараты.
— Давно не писал от руки. Уже и забыл, как это.
— Компьютеры в отделении запрещены. Забываете слова? У меня много словарей. Если хотите, завтра принесу.
— Ничего у вас не выйдет.
— А у вас выйдет. Напишите историю. Про вашего первого пациента. Того, которого вспомните, о ком захотите рассказать.
— Не знаю.
(из коробки № D-47/1-ЮХ)
1995 г.
Наутро в отделении всё уже было как обычно.
Стояла тишина: тревожная, душная, кисловатая. Рита ушла в сестринскую и, наверное, спала. А я не спал. Бродил по палате, собирался выйти покурить на улицу. Не дойдя до лестничной клетки, разворачивался. Возвращался в палату и садился за стол.
К двум койкам возле правой стены я подходил ночью раза три; мониторы показывали, что на этом маленьком островке всё спокойно и планово. Именно этих больных сегодня отгрузят в первую хирургию, ведь по меркам ОРИТа они считались уже практически здоровыми.
Бабка у окна храпела. Катетер торчал из её бёдер, как стебель из листьев. Всю ночь бабка металась и вопила, словно мозг её был яснее ясного, словно она понимала всё происходящее, — то ли звала кого-то на помощь, то ли прогоняла.
У «моей» пациентки аппарат ИВЛ шарашил будь здоров, поршень ходил вверх-вниз, гармошка растягивалась и сжималась. Сатурация девяносто шесть. Вот то-то же.
После общей летучки заведующий Виктор Семёнович обходил реанимационные палаты. Я передал смену и мог уйти, но болтался в отделении. Я ждал. От нечего делать начал строить башенку из коробочек с ампулами. Неловко повернувшись, нечаянно задел стойку, и флаконы зазвенели. Заведующий обернулся на шум.
— Что, коллега, судя по всему, ночка была образцово-показательная, — чуть улыбаясь губами с синими жилками, сказал он.
Я развёл руками и, кажется, тоже улыбнулся. Виктор Семёнович взял со стола потрёпанную историю болезни и начал её листать.
