Белая обезьяна, чёрный экран | страница 3
Обхожу комнаты. Открываю и закрываю дверцу шкафчика из карельской берёзы. Касаюсь жёлтого абажура с китайскими драконами; он поразительно быстро собирает на себя пыль. Долго стою перед репродукцией картины, знакомой с детства, и каждый раз поражаюсь, как удалось художнику передать структуру полупрозрачной ткани ягод-виноградин, сквозь которые просвечивает южное солнце.
Но основная моя работа — архив. Архив огромен: всё кладовое помещение (Э. Д. называла его «подсобка») забито стоящими друг на друге чемоданами. Архив самого профессора — чемоданы, обшитые драным сукном, или советские, с металлическими заклёпками. Архив дочери — дешёвые тканевые сумки, забитые бумагами картонные ящики из ИКЕА, а ещё — бумажные папки с надписями «Дело №», связанные шнурками.
Моя задача — отделить научные статьи от обычных заметок, дневники — от писем. Разложить по категориям: что-то на продажу, что-то перепечатать и оформить в виде книги. Копии историй болезни самых интересных пациентов я складываю в отдельную стопку. Никто лучше меня не смог бы это сделать. Ведь я — бывший врач и бывший пациент.
Доктора Давыда Осиповича В. называют светилом отечественной психиатрии. Но для меня важно не это. Я очень многим обязан семье профессора и ему самому. Никогда не знал его лично, и так уж получилось, что знакомился я с ним по мере расшифровки его записей. Но теперь, когда архив почти полностью мной разобран и изучен, могу с уверенностью сказать, что вся моя жизнь, как есть, строится на его философии, взглядах и вере. Он дал мне опору, такую, на которую я в своё время и не мог рассчитывать. Она прочнее человеческого разума, она способна противостоять ужасу пережитой вины и грядущему беспросветному одиночеству.
В одной из картонных «икеевских» коробок, год назад ещё я обнаружил собственную историю болезни. Никакой потрясающей информации я там не нашёл: стандартная схема назначения препаратов, дневник наблюдения с пунктуально прописанными цифрами пульса, давления, температуры тела. Копия документа, похожая на многие другие. Но меня повергли в трепет аккуратно сброшюрованные распечатанные листы А4, заполненные мелким текстом, с редкими карандашными пометками на полях. Э. Д., которая делала пометки, относилась к тексту со всей возможной деликатностью, каким бы корявым ни было моё повествование. Э. Д. — человек, которого я уважал и любил.
Листы были напечатаны почти четыре года назад, во время моей болезни. Автор текстов — я сам. Писал я их по заданию Э. Д. Сейчас, переступив определённый временной и духовный рубеж, я даже наедине с самим собой порою испытываю чувство неловкости, вспоминая тот период своей жизни. Но именно такой путь и был мне предназначен. Душевная болезнь — не тот диагноз, которого я сейчас боюсь. Малодушие — это когда у человека мало души. Вот чего я страшусь на самом деле. Мало души, и человек не может заполнить ею всё своё счастье и всё горе. Примерно то же происходит, когда нужно сделать важную покупку, а денег в обрез. И потом оказывается, что по дешёвке ты купил совершенно ненужную вещь.