Черные крылья | страница 65
Где-то вдали на улице зашумело, я вздрогнул, но тут в дверях появилась Эзабет и помахала мне.
– Повезло – они оставили ее открытой, – пробормотал я.
– Нет, не оставили, – заметила Эзабет. – Кто-то взломал ее.
Я скривился. Зря – в темноте все равно не видно. Жаль. Если уж кому и ломать добро Глека, то точно мне.
Свет тускло сочился из фос-фонаря в трехпалой руке Эзабет. Раньше я не бывал в обсерватории Малдона, просторном квадратном зале с высоченным потолком-куполом. В купол вмонтированы огромные линзы, посреди пола на рельсах – ткацкий фос-станок.
– Поразительно! – благоговейно протянула изумленная Эзабет. – Это же модификация модели «Тимус шесть»! А зачем эти узлы? Наверное, фильтруют помехи… А дополнительные тяги? Всего должно быть девять, а у него двенадцать плюс перекрестие. Но зачем?
Она как заведенная бормотала о восьмифутовом ткацком станке для фоса. Я почти ничего не понимал. Наверное, кто-то чувствует себя так же, когда я, воодушевившись, объясняю разницу между бренди Вайтланда и Леннисграда.
– …И эти рельсы! – воскликнула Эзабет. – Весь станок можно передвигать по залу, подстраиваясь под разные линзы в зависимости от того, какие взошли луны.
У нее перехватило дыхание, она прижала руку к груди:
– Великолепно!
– Ну да, – согласился я. – Только мы здесь не за тем. Нужно поторапливаться.
Эзабет не хотела оставлять величественный станок и его огнеупорную, вытесанную из камня камеру, но я заставил леди Танза шевелиться. Мы прошли сквозь облицованный панелями коридор в гостиную, оттуда – к задней лестнице. Я увидел полупустую бутылку лучшего леннисградского бренди на столе. Эх, оно и в самом деле так отличается от вайтландского…
Думаю, Глек не был бы в претензии на меня, если бы дела с Саравором пошли совсем плохо и я бы захотел ограбить особняк друга. Мертвый Глек не пожалуется, а живой мне изрядно должен за время и силы, потраченные на его поиски.
Да уж, логика наемника.
– Что это? – прошептала Эзабет сквозь вуаль.
– Я ничего не слышал, – сказал я.
По правде говоря, я и не слушал. Эзабет приказала мне замереть, и вот тогда я отчетливо различил тихий скрип половицы над головой.
– Может, ночная стража?
– Вряд ли. Скорее это тот, кто оставил открытым окно, – ответил я.
Эзабет опустила платок и принюхалась. Я не особо различаю запахи. Мой нос слишком часто перекраивали, его хрящи перепутались причудливее, чем совесть священника. Однако разило мощно, и в мои ноздри тоже пробилась кислая прогорклая вонь, словно от кувшинов с протухшей рыбой, какую базарные торгаши сбывают за мелочь вечером жаркого рыночного дня.